что поступают соответственно.
В действительности, каждая из этих провинций была более или менее плотной сетью городов. В Голландии к шести старинным городам, имевшим право голоса в Генеральных Штатах, добавилось двенадцать других, в том числе Роттердам.
Каждый из этих городов имел самоуправление, взимал свои налоги, отправлял правосудие, внимательно следил за соседним городом, неустанно защищал свои прерогативы, свою автономию, свою фискальную систему. И, в частности, именно по этой причине имелось столько дорожных пошлин, на самом деле «бесконечное количество различных дорожных сборов» и придирок из-за городских ввозных пошлин.
Тем не менее, такое раздробление государства, эта неправдоподобная децентрализация создавали также и определенную свободу индивида. Патрицианская буржуазия, которая управляла городами, распоряжалась правосудием. Она карала по своему усмотрению, изгоняла кого пожелает из своего города или из своей провинции окончательно и фактически без права обжалования. Зато она защищала своих граждан, давая им гарантии против вышестоящих судов.
Поскольку нужно было жить, нидерландские города, как справедливо замечает Фернан Бродель, не могли избежать необходимости общих действий. Питер де ла Кур говорил, «что их интересы сцеплены друг с другом». Сколь бы они ни были сварливы, как бы ревностно ни относились друг к другу, но «улей» навязывал им свои законы, заставлял объединять свои усилия, сочетать их активность, коммерческую и промышленную. Они образовывали могущественный блок.
НАСЕЛЕНИЕ
Города — это потребители рабочей силы. Городской комплекс Соединенных Провинций процветал лишь благодаря росту населения: 1 млн. человек в 1550 году, 2 млн. — в 1650 году, и так далее.
Такой успех был достигнут не только за счет прироста местного населения. Взлет голландской экономики призывал, требовал иностранцев. Отчасти он сам был их созданием.
Естественно, не все они нашли там землю обетованную. Нидерландское процветание не переставая плодило огромный пролетариат, скученный в трущобах и вынужденный питаться худшими продуктами.
Лов тощей сельди в ноябре «запрещается объявлениями властей, но его терпят, коль скоро он служит для пропитания бедняков». Как и в Генуе, все покрывалось активной благотворительностью, которая умиряла возможные вспышки классовой борьбы.
Тем не менее в Голландии XVII —XVIII вв. богатые были богаче, нежели в иных странах, а бедняки столь же многочисленны и, быть может, более несчастны, чем в других местах, хотя бы уже в силу неизменной дороговизны жизни.
Однако не все иммигранты приезжали искать в Голландии призрачного богатства. Многочисленны были и те, кто бежал от войн и религиозных преследований, бывших бичом XVI — XVIII вв.
После перемирия, подписанного с Испанией в 1609 году, Соединенные Провинции были на грани разрыва своего согласия и разрушения того, что им служило государством, из-за жестоких распрей, религиозных и политических, но эта волна насилия, отмеченная победой протестантской ортодоксии на Дордрехтском синоде в 1619 году, не была продолжительной. Она не могла продлиться долго в стране, где были многочисленны католики.
В конечном счете установилась и укрепилась терпимость одновременно с индивидуальными свободами, которым способствовало раздробление политической власти.
«Служители протестантской религии, в конце концов, имели очень ограниченный успех в своих попытках превратить республику в протестантское государство, в некотором роде по женевской модели».
Терпимость заключалась в том, чтобы принимать людей такими, какие они есть, коль скоро они — рабочие, купцы или беженцы — вносили вклад в богатство республики. А впрочем, разве можно вообразить себе «центр» мира, который не был бы терпимым, обреченным быть таковым, который не принимал бы людей, в которых нуждался, когда они в него приезжали?
Конечно же, Соединенные Провинции были убежищем, спасательным судном. Как следствие «великий приток народа, который сюда пригнали войны... как рыба у норвежского побережья, когда она чует появление какого-нибудь кита».
Утвердилась, сделалась правилом свобода совести. Один англичанин писал в конце XVII века: «В этой республике никто не может обоснованно жаловаться на ущемление своей совести».
Более поздний пример (1705 год) гласит: «Все народы мира могут там служить Богу по велению сердца и сообразно своей совести. И хоть господствующая религия — реформатство, каждый там волен жить в той вере, какую исповедует; там насчитывается до 25 римско-католических церквей, в коих приходят совершать моления столь же открыто, как и в самом Риме».
Историки-демографы лучше других знают, что такое это разнообразие вероисповеданий, ибо они оказываются при своих подсчетах перед десятком разных реестров гражданского состояния (реформаторы нидерландские, шотландские, валлоннские; пресвитериане, сторонники епископальной церкви, лютеране, ремонстранты, меннониты, католики и иудеи».
Обычно иммигранты довольствовались самыми непритязательными ремеслами, но, как говорил один голландец на исходе XVII столетия, «тот, кто хочет в Голландии работать, не может умереть с голоду... И нет таких, что не зарабатывали бы пол-экю в день, вплоть до тех, кои сгребают отбросы со дна каналов с помощью некоего железного орудия и сетей, прикрепленных к концу палки, — ежели они хотят хорошо трудиться».
Опасность сравнительно высокой заработной платы заключается в том, что бедняк, когда его жизнь обеспечена, может себе позволить роскошь не работать постоянно. Им нужны были такие вот бедняки, чтобы иметь чистильщиков каналов, чернорабочих, носильщиков, грузчиков, лодочников, косарей, что приходили во Фрисландию поработать с косой во время сенокоса, землекопов, которые должны были поторапливаться с выемкой торфа до того, как его зимой зальет вода или покроет лед.
Эти последние задачи обычно приходились на долю немецких иммигрантов, бедняг, число которых, видимо, умножилось после 1650 года и которых обозначали родовым именем «ходоков в Голландию».
Близко расположенная Германия была резервуаром дешевой рабочей силы, снабжавшим Соединенные Провинции людьми для армии, флота, для службы за морями, для работы на полях и в городах.
Среди иммигрантов почетное место, как и следовало ожидать, принадлежало ремесленникам, многочисленным в центрах текстильного производства — Лейдене, Гарлеме, Амстердаме, где мало-помалу обосновалась большая часть производства.
Для всех видов деятельности иностранная рабочая сила имела решающее значение. В Гарлеме именно рабочие, пришедшие из Иира, определили подъем текстильного производства в городе.
Точно так же в конце XVII века промышленность Соединенных Провинций получила дополнительный импульс и расширилась вследствие массового прибытия французских протестантов после отмены в 1685 году Нантского эдикта.
Среди этих потоков беженцев — французских протестантов, протестантов антверпенских или евреев с Пири-нейского полуострова — было немало купцов, зачастую обладателей значительных капиталов. В особенности способствовали успеху Голландии евреи-сефарды (то есть португальские евреи).
Вернер Зомбарт утверждал, будто бы они не более не
менее, как принесли в Амстердам капитализм. Фернан Бродель не согласен с этим утверждением. Несомненно, считает он, что они оказали серьезную поддержку городу, например, в сфере вексельных операций и еще больше — в области биржевых спекуляций. В этих делах они были мастерами и даже созидателями. Они также были хорошими советчиками, инициаторами создания деловых сетей, связывавших Голландию с Новым Светом и Средиземноморьем.
Е.Шалин, английский памфлетист XVII века, подозревал даже амстердамских купцов в том, что они привлекали евреев единственно в торговых интересах — «евреи и прочие иноземцы открыли для них свою собственную мировую торговлю».
Но разве же евреи как опытные деловые люди не устремлялись постоянно туда, где экономика преуспевала? Если они прибывали в ту или иную страну, то это значило, что дела там идут хорошо или пойдут лучше. Если они уезжали, то это означало, что дела тут идут плохо или пойдут хуже.
Разве не начали евреи покидать Амстердам около 1653 года? Во всяком случае, 30 лет спустя, в 1688
