году они последовали в Англию за Вильгельмом Оранским.
В любом случае, подчеркивает Фернан Бродель, евреи были не единственными, кто «создал» Амстердам. Все торговые центры Европы предоставили свой контингент городу, который собирался стать или уже стал центром мира.
Первая роль, конечно, принадлежала антверпенским купцам. 27 августа 1585 года Антверпен был взят Александром Фарнезе, но горожанам удалось добиться при капитуляции мягких условий, в частности возможности для своих купцов либо остаться, либо покинуть город, забрав с собой свое имущество. Те из них, кто выбрал изгнание в Голландию, прибыли туда, естественно, не с пустыми руками. Они принесли капиталы, компетентность, торговые связи, и это, бесспорно, было одной из причин быстрого роста Амстердама.
Жак де ла Файль, антверпенский купец, обосновавшийся в новой северной столице, не преувеличивал, когда писал в конце XVI века: «Здесь Антверпен превратился в Амстердам».
В результате Амстердам будет быстро расти (50 тыс. жителей в 1660 году, 200 тыс. 1700 году) и скоро смешает все национальности, довольно быстро превратив толпу фламандцев, валлопцев, немцев, португальцев, евреев, французских гугенотов в истинных голландцев.
Разве то, что сформировалось, спрашивает Бродель, не было в масштабе всей страны нидерландской «нацией»?
ГОСУДАРСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО
Голландское правительство было слабым и непрочным. Фернан Бродель заключает отсюда, что незначительный политический аппарат благоприятствовал подвигам капитализма, даже был их условием. Многие историки подтверждают суждения П.В.Клейна, а именно — что относительно Соединенных Провинций едва ли можно говорить «о чем-то большем, что было бы государством».
Пьер Жаннэн, правда, не столь категорично, утверждает, что голландское процветание практически ничем не было обязано «государству, мало способному на вмешательство». Так же примерно думали и современники. По словам Созы Котинью, португальского посланника, который весной 1647 года вел в Гааге переговоры и пытался подкупить всех, кого можно, это правительство «было правлением стольких различных голов и умов, что его представители редко могли сойтись на том, что для них лучше».
Тюрго около 1753—1754 гг. говорил о «Голландии, Генуе и Венеции, где государство немощно и бедно, хотя частные лица богаты». Суждение это верно для Венеции XVIII века (хотя явно несправедливо для города, господствовавшего в XV веке).
Ну, а для Голландии? — задается вопросом Бродель. Верно ли? Ответ будет зависеть от того, что понимать под правительством или под государством. Если, как это слишком часто случается, не рассматривают совместно государство и социальную базу, которая его поддерживает, то рискуют прийти к ошибочным суждениям о нем.
Это правда, подтверждает Бродель, что учреждения Соединенных Провинций были архаизирующими; по своим корням они были довольно старым наследием. Правда, что семь провинций считали себя суверенными, что вдобавок они разделялись на крохотные городские республики, правда и то, что центральные институты — Государственный совет (который был, «собственно говоря, главным надзирателем всех дел республики», своего рода исполнительной властью или, лучше сказать, министерством финансов), Генеральные штаты, которые тоже заседали в Гааге и были постоянным представительством послов провинций, — правда, что эти институты в принципе не имели никакой реальной власти.
Любое важное решение должно было направляться провинциальным штатам и единодушно ими одобряться. Принимая во внимание расхождения интересов между провинциями и, в особенности, между провинциями приморскими и провинциями внутренними, система эта была постоянным источником конфликтов.
У. Темпл в конце XVII столетия утверждал, что это не Соединенные Провинции, а Разъединенные. Эти внутренние столкновения и конфликты выражались на правительственном уровне в непрерывной борьбе между Голландией, которая использовала свою финансовую власть, чтобы навязать свое лидерство, и принцами Оранскими, которые правили пятью провинциями из семи, председательствовали в Государственном совете и командовали морскими и сухопутными вооруженными силами, выполняя функции адмирала и генерал-капитана республики.
В зависимости от военной ситуации, складывавшейся в Европе, центр политической власти в Соединенных Провинциях колебался между правителями, с одной стороны, и Голландией и громадной мощыо Амстердама, с другой.
Для регентов провинций и городов такие чередования означали либо «чистки», либо настоящую систему «добычи»; в любом случае — потери, урон или выгода для групп социальной элиты, но не было ли важнее всего то, что и в том и в другом случае Соединенные Провинции пеклись о своем престиже и своем могуществе?
Что различало противников, так это цель и средства. Голландия подчиняла все защите своих торговых интересов, она желала сохранять мир, а военные усилия республики ориентировать на обладание сильным флотом — условие ее безопасности (в 1645 году этот флот вмешался на Балтийском море в войну между Швецией и Данией, чтобы положить ей конец, поскольку война наносила ущерб голландским интересам).
Со своей стороны, провинции, верные правителям (стат-хаудерам), занимались больше армией, которая защищала их от угрозы всегда опасных соседей и открывала возможность карьер для их дворян. Эти провинции охотно поддавались соблазну вмешаться в постоянную игру военных страстей на европейском континенте.
СОСЛОВИЯ
Перемены в ориентации власти имели огромное значение. В результате одного из кризисов богатое семейство могло быть отстранено от политической и экономической жизни. Спустя десяток лет следующий кризис мог вернуть представителей этого семейства на прежнее место. Многие государственные крупные чиновники отстранялись и заменялись. Отсюда проистекала мобильность привилегированного класса, хотя в своей совокупности господствующий класс оставался на месте, одерживала ли верх Голландия или принц Оранский.
Э. Коссман отмечал, что «принцы Оранские редко проявляли волю и никогда — способность упразднить голландскую плутократию». Несомненно, потому, как предположил другой историк, что «в конечном счете они сами были аристократами и защитниками существующего порядка».
К. Хейли писал: «Когда принц Оранский, став королем Англии, впервые возвратился в Гаагу, Генеральные штаты велели спросить его, желает ли он быть принят в их собрание как король Английский или же как адмирал и
генерал-капитан Союза (естественно, имеется в виду Союз провинций).
Он ответствовал, что, сохранив с великим удовольствием те должности, кои он и предшественники его имели в республике, он желал бы быть принят именно в том звании, каковое они ему дали.
И в самом деле, он продолжал занимать обычное свое место в собрании Генеральных штатов, за исключением того, что вместо кресла, подобного креслу председателя, занимавшегося им ранее, ему дали кресло более высокое, на котором вышиты гербы королевства Великобритания».
Это всего лишь деталь протокола, подчеркивает Бродель, но в конечном счете разве уважение к институтам не
было в первую голову защитой нидерландской олигархии? В XVIII веке последняя далее не раз будет усматривать в существовании и деятельности статхаудерства гарантию сохранения социального порядка.
Короче говоря, этот привилегированный класс: помещался в центре всей политической системы. Тем не менее, определить его не просто. Как и институты, которые поддерживали его и которые он вдохновлял, этот класс уходил своими корнями в давние времена. Долгая, с 1572 по 1609 год, война за независимость обеспечила первенство этой буржуазии; она разорила дворянство в большинстве провинций, а реформатская церковь, невзирая на религиозный кризис 1618 -1619 гг., осталась подчинена провиииальным и городским властям.
Наконец «революция» освятила могущество класса регентов, то есть политической элиты, которая в
