В 1745 году один француз описывал фермера как крестьянина, который «пользуется обилием всех жизненных удобств». Его слуга «пьет свой чай, прежде чем отправиться к плугу». И вот «зимой все деревенские жители облачаются в редингот», а его жена и дочь столь кокетливо разукрашены, что их можно было бы принять «и за одну из наших романных пастушек».
Земельная аристократия (две или три семьи на каждые из десяти тысяч приходов Англии) владела в целом третью земель округа, разделенной на крупные хозяйства, которые держат арендаторы.
_ Мелкие независимые собственники (йомены) владеют другой третью. Крестьяне располагают небольшими клочками земли и имеют право на общинные земли. Это составляет последнюю треть обрабатываемых площадей.
Мелкий собственник, можно сказать, был обречен либо на то, чтобы увеличивать свои владения и выжить, либо на то, чтобы их утратить и сделаться наемным работником.
Таким путем крупная земельная собственность мало-по-малу переходила в руки земельного дворянства, крупного йомена и фермера.
Во Франции, наоборот, феодальный порядок рухнул разом в ночь на 4 августа 1789 года, когда Национальное собрание отменило все феодальные права и привилегии. Тогда во Франции капиталистическая концентрация собственности только намечалась, земля была бесповоротно раздроблена между крестьянами и буржуа.
Французский историк Морис Рюбишон, восторгавшийся английским сельским порядком, метал громы и молнии против этой Франции, которая «уже была до революции разрезана на 25 млн. парцелл».
Английские деревни очень рано оказались связаны с национальным рынком острова. Охваченные его сетью, они вплоть до начала XIX века с успехом кормили города и промышленные поселки.
Они образовывали главную часть внутреннего рынка, бывшего первым и естественным местом сбыта для пришедшей в движение английской промышленности.
Агрокультура была по преимуществу клиентом железоделательной промышленности. Сельские орудия, подковы, лемехи плугов, косы, серпы, молотилки, бороны представляли в общей сложности значительное количество железа. В 1780 году эти потребности можно оценить для Англии в 200 — 300 тыс. тонн ежегодно.
ПРИРОСТ НАСЕЛЕНИЯ
Большую роль в английской промышленной революции Фернан Бродель в своей монографии «Время мира» отводит демографическому подъему. Он отмечает, что в XVIII столетии население в Англии увеличивалось, как увеличивалось оно по всей Европе и по всему миру со значительным ускорением после 1760 года.
Коэффициент смертности постепенно снижался. После 1750 года Англия довольно быстро наполнилась людьми. И не знала, что с ними делать.
Были они тогда помехой или движущей силой?
Вне всякого сомнения люди были тем самым необходимым человеческим измерением в промышленной революции, без которого последняя не была бы возможной.
Однако демографическое движение определяло движение промышленности или наоборот?
Скудные документы того времени не позволяют нам точно ответить на этот вопрос. Демографическая история Англии устанавливается по неполным документам записи гражданского состояния.
Филлис Дин пишет: «Разумно предположить, что без подъема производства, начиная с 1740 года, сопровождавший его рост населения был бы блокирован повышением уровня смертности, которое явилось бы следствием движения жиз-пенного стандарта». Именно 1740 год явился моментом расхождения «между уровнем рождаемости и уровнем смертности». Тогда жизнь одержала верх. Следовательно, можно предположить, что демографическая революция следовала за промышленным развитием.
ПРОМЫШЛЕННОСТЬ
Маркс утверждал, что изобретения Вокансона, Аркрайта, Уатта и так далее «могли получить осуществление только благодаря тому, что эти изобретатели нашли значительное количество искусных механических рабочих, уже подготовленных мануфактурным периодом».
В том, что касается кадров обученных рабочих, Маркс, видимо, был прав. Однако вера Маркса в примат техники и изобретений, видимо, не имеет под собой достаточных оснований.
Историография последних лет располагает солидными аргументами для того, чтобы перестать видеть в технике первичный двигатель. Фернан Бродель называет технику условием, необходимым для промышленной революции, но, вне сомнения, только условием.
Изобретения вообще-то опережают способности промышленности, но в силу самого этого факта они часто падают в пустоту. Эффективное техническое применение запаздывает по сравнению с общим развитием экономической жизни. Оно должно дожидаться, чтобы включиться в нее, его следует добиваться и скорее дважды, чем единожды, четко и настойчиво.
В качестве примера Бродель приводит текстильное производство, где двумя великими операциями служат прядение и ткачество.
Ткацкий станок требовал в XVII веке для своего непрерывного питания продукции 7 — 8 прядильщиков. Вполне понятно,что технические новшества должны были быть направлены на операцию, потреблявшую больше всего рабочей силы.
Однако в 1730 году именно ткацкий станок был усовершенствован посредством челнока Кея. Это простейшее изобретение, которое ускоряло темп работы, распространится, однако, лишь после 1760 года, может быть, потому, что как раз в этот самый момент были введены три другие новшества, на сей раз ускорявшие прядение и очень распространившиеся.
Это: прядильная машина-дженни (около 1765 года), простые модели которой были доступны семейной прядильной мастерской, гидравлическая машина Аркрайта (около 1769 года), затем Кромптомова «мюль- машина», прозванная так потому, что соединила в себе характеристики обеих предыдущих машин.
С этого времени резко возрастает импорт хлопка-сырца с Антильских островов из Вест-Индии, а вскоре и из английских колоний в Америке, и удесятеряется выпуск пряжи. Несмотря на это, хромающее соотношение между скоростями изготовления пряжи и ткани удержится чуть ли не до сороковых годов XIX столетия.
Историк Поль Бэрош говорит: «В течение первых десятилетий промышленной революции техника гораздо более была фактором, определяемым экономикой, нежели фактором, определявшим экономику». Совершенно очевидно, новшества зависели от действия рынка, они лишь отвечали на настойчивый спрос потребителя.
Что до внутреннего английского рынка, то годовое потребление хлопка за период с 1737 по 1740 год составило в среднем 1700 тыс. фунтов, в 1741 — 1749 годах 2100 тыс. фунтов, в 1751 —1760 годах 2800 тыс. фунтов, в 1761 — 1770 годах 3 млн. фунтов.
По словам Бэроша, «речь идет тут о количествах, незначительных в сравнении с теми, какие Англия будет потреблять двадцать лет спустя». Как можно убедиться, инновация сильно зависела от уровня цен.
Народный рынок Англии с начала XVIII века был в состоянии поглотить огромное количество индийских хлопчатых тканей, потому что они были дешевы. Дефо в одном из своих памфлетов указывает, что именно горничные раньше своих хозяек стали носить эти импортные хлопчатые ткани. Однако английский рынок сузился, когда мода привела к росту цен на набивные ткани, хотя главным образом он был задушен авторитарно, когда английское правительство запретило ввоз индийских хлопковых тканей в Великобританию.
В таких условиях, возможно, не столько давление английского спроса, сколько конкуренция низких индийских цен подстегнула английское изобретательство и механизацию.
Фернан Бродель проводит тут же параллель с английской металлургией. Воздействие цены на новшество, по его мнению, было таким же, а может быть, и более сильным, чем воздействие спроса самого по себе.
Плавка на коксе, разработанная Абрахамом Дерби, применялась им в доменных печах Колбрукдейла с 1709 года. Однако никакой другой предприниматель не последовал за ним по этому пути до самой середины столетия. Еще даже в 1775 году около половины производства штыкового чугуна приходилось на домны, работовшие на древесном угле.
