Вышли мы из гавани за час до рассвета и шли с попутным ветром вдоль берега до вечера. Добравшись почти до мыса Госана, не доходя скалистого островка Арресифе, мы увидели три стоящих на якоре судна, и так как нам показалось, что это желвы или террады {27} из Индии, мы изменили курс и направились к ним на парусах и веслах, так как ветер к этому времени стал стихать. Тем не менее мы так упорствовали в своем намерении, что почти через два часа настолько сблизились с ними, что могли уже различить, какие у них весла, и понять, что это турецкие галиоты, вследствие чего мы поскорее легли на обратный курс и с возможной поспешностью устремились к берегу, чтобы избегнуть беды, в которую мы попали.
Турки, разгадав или заподозрив наше намерение, громко закричали, в мгновение ока подняли паруса и пустились за нами вдогонку. Сверкая многоцветными парусами и шелковыми флюгерами, они шли, лавируя, за нами в кильватер, и так как ветер им благоприятствовал, скоро оказались у нас с наветренной стороны, что дало им возможность без малейшего труда спуститься к нам по ветру и, как только они оказались на расстоянии выстрела из трехфунтового орудия, дать по нам залп из всей своей артиллерии, убив сразу же девять и ранив двадцать шесть человек. Наши фусты оказались после этого совершенно беспомощными, так как остальная часть экипажа почти вся побросалась за борт, а турки настолько приблизились к нам, что с кормы своих судов могли наносить нам раны ударами копий. Из наших к этому времени осталось всего сорок два боеспособных человека. Видя, что рассчитывать им приходится только на себя, они с таким пылом и натиском атаковали флагманское судно, на котором находился Солейман Драгут, начальник турецкого флота, что прошлись по нему от кормы до носа, изрубив двадцать семь янычар {28}. Вскоре, однако, к флагману подоспели остальные два судна и высадили на него сорок турок, с которыми наши уже не могли совладать. Турки разделались с нами: из пятидесяти четырех лишь одиннадцать осталось в живых, да и из них на другой день умерло двое, которых турки разрубили на куски и в знак торжества развесили их останки по нокам реев, продержав так до города Моки, комендант которого приходился тестем Солейману Драгуту, взявшему нас в плен.
Ко времени, когда мы вошли в гавань, комендант уже находился на берегу вместе со всем народом, чтобы встретить зятя и поздравить его с победой. При нем находился касиз, или мулла {29}, которого они почитали за святого, ибо он всего несколько дней как вернулся из паломничества к своему Магомету. Мулла этот с колесницы, покрытой шелковым балдахином, обращался к народу с громкими приветствиями и благословениями, побуждая его воздать великую хвалу пророку за победу, которую одержал над нами Солейман. Тут всех нас, девять человек, оставшихся в живых, приковали к одной цепи и вывели на берег, а с нами вместе, и абиссинского епископа, который был так изранен, что на другой день скончался, проявив себя при этом весьма добрым христианином, что во всех нас вселило мужество и принесло нам немалое утешение.
Толпа, видя плененных и беспомощных христиан, набросилась на нас и стала бить нас по лицу с таким ожесточением, что я, право, до сих пор не могу понять, как мы остались живы. Дело в том, что касиз объявил народу, что все те, кто будет нас бить и поносить, получат полное отпущение грехов. Таким вот порядком наши торжествующие победители провели нас с громкими криками и музыкой по всему городу, где даже запертые в своих покоях женщины, юноши и дети выливали на нас из окон горшки с мочой, чтобы этим выразить свою ненависть и презрение к христианам.
Солнце уже почти зашло, когда нас бросили в подземелье, в котором мы пробыли семнадцать дней в весьма плачевном и мучительном положении. Все это время нам давали на целый день лишь немного ячменной муки, а иногда и целые зерна, размоченные в воде, и ничем, кроме этого, не кормили.
Глава VI
О смуте, которая произошла в этом городе, о причинах и последствиях ее, и каким образом я попал в Ормуз
Поскольку почти все мы, несчастные, страдали от тяжелых и опасных ран, а кроме того, от бесчеловечного обращения в этой мрачной тюрьме, уже на следующее утро двое из нас, девятерых не выжили. Одного из них звали Нуно Делгадо, а другого Андре Боржес, оба они были из хороших семей и люди мужественные, у обоих была тяжелая рана — пробит череп, а так как их здесь совсем не лечили и вообще не оказывали им никакой помощи, долго протянуть они не могли.
Мокадан, или надзиратель нашей подземной темницы, как только увидел, что они мертвы, немедленно же дал знать об этом судебному гвазилю, который у них является чем-то вроде нашего коррежедора. Последний явился к нам в сопровождении пышной и грозной свиты судебных приставов и приказал расковать цепи и наручники у покойников, привязать каждому к ногам веревку и выволочь их из тюрьмы. И так их протащили по всему городу, под градом камней, которые швыряла в них толпа мальчишек, а напоследок выбросили в море.
На другой день к вечеру нас, семерых оставшихся в живых, вывели на площадь, где собрался весь город, и стали продавать с торгов. Первым, кого продавец взял за руку, чтобы показать покупателям, оказался я, несчастный. Но в то самое время, как он делал объявление, касиз-мулла, который уже явился сюда с двенадцатью подчиненными ему касизами, потребовал от Хередина Софо, коменданта города, чтобы тот отправил нас вместе с ним в Мекку в качество дара Магомету, ибо он направляется туда в паломничество, чтобы искупить грехи города. Неразумно и не делает чести коменданту, говорил он, посылать паломника посетить тело пророка Ноби {30}с пустыми руками и без подарка, который можно было бы показать Раже Дато, главному мулле города Медины, потому что иначе тот не захочет принять посланца и не даст ему отпущения, которое он будет испрашивать у него для грешных жителей города Моки, столь нуждающихся в милосердии божьем. На это комендант ответил, что не обладает властью распоряжаться чужой добычей, как того хотел бы касиз, но пусть он поговорит об этом с Солейманом Драгутом, его зятем, потому что тот весьма охотно, согласится на это.
Касиз возразил, что все касающееся бога и даров, испрашиваемых во имя его, не должно проходить через столько рук, как предлагает комендант, довольно и того, у кого этот дар испрашивается. И поскольку комендант является единственным начальником в этом городе и властен над всеми жителями его, собравшимися здесь, ему одному и приличествует удовлетворить просьбу столь справедливую, столь святую и столь угодную пророку Ноби Магомету, ибо он один даровал победу его зятю, а не храбрость каких-то солдат, как уверяет комендант.
Когда эту речь услышал янычар Кожа Жейнал {31}, командовавший одним из трех галиотов, человек значительный и всеми уважаемый, он вмешался в разговор и на слова касиза, умалявшие участие его и его соратников в победе, одержанной при нашем захвате, с некоторой грустью заметил:
— Насколько лучше было бы для спасения вашей души поделиться вашими излишками с бедными солдатами, чем пытаться, прикрываясь лицемерными словами, лишить их того, что принадлежит им по праву, как это вы постоянно делаете! А если вам негоже, как вы говорите, являться в Мекку с пустыми руками, чтобы подкупить там в ваших интересах касизов, употребите на это имущество, оставленное вам вашим отцом, а не расплачивайтесь пленниками, которые достались нам ценою жизней тех, кто уже погребен, а оставшимся в живых обошлись потоками пролитой крови, не окрасившей вашего халата так, как она окрасила мой и халаты тех бедных воинов, которые здесь присутствуют.
Эта независимая речь капитана галиота была принята касизом-муллой с большим раздражением; на нее он ответил так заносчиво и так плохо взвешивая слова, что жестоко оскорбил капитана Жейнала и турецких и мавританских солдат, которые окружали их. Последние объединились и с такой яростью столкнулись с населением города, которое мулла привлек на свою сторону и с одобрения которого он говорил так надменно, что все оставшееся время дня не удалось их успокоить, и даже комендант города Хередин Софо оказался бессильным навести порядок. Короче говоря, чтобы не задерживаться на этом событии и не вдаваться в подробности, которые слишком долго было бы рассказывать: столкновение это переросло в рукопашную, столь неистовую и беспощадную, что обе стороны потеряли шестьсот человек
