В этих подозрениях провели мы тот небольшой остаток времени, который отделял нас от темноты. Через два часа после захода солнца, когда невеста, прибывшая на одной из этих лантеа, увидела, что жених никого к ней не посылает, как это следовало бы сделать, она пожелала сама дать о себе знать и выказать этим любовь, которую, по-видимому, она к нему испытывала. Поэтому она направила к нам одну из четырех лантеа своего поезда, на которой находился ее дядя, и просила его передать письмо следующего содержания: {160}
«Если слабая девичья природа позволила бы мне, не запятнав своей чести, улететь оттуда, где я сейчас нахожусь, к тебе, господин мой, чтобы увидеть твое лицо, полагаю, что тело мое со всем неистовством изголодавшегося ястреба, обретшего наконец свободу, устремилось бы к тебе, чтобы прикоснуться губами к твоим медлительным стопам. И раз уж, господин мой, я отправилась из дома отца своего искать тебя сюда, приди же и ты на это судно, на котором, собственно, меня уже нет, ибо только в созерцании твоем обретаю я свое бытие, и знай, что если ты не поспешишь увидеть меня в темноте этой ночи, едва ли ты застанешь меня заутра среди живых. Дядя мой Ликорпинау поведает тебе то, что хранит в тайниках своих мое сердце, ибо слова замирают на моих устах и душа моя не может стерпеть столь долгой разлуки, которая черствости твоей, видно, нипочем. А посему заклинаю тебя прийти ко мне или разрешить мне тебя покидать и не отказывать мне в этом чувстве, которое любовь моя и верность заслужили, дабы всевышний не отнял у тебя того многого, что ты унаследовал от своих древних предков, по справедливости осудив неблагодарность по отношению к твоей юной невесте, повелителем которой в силу брачного союза ты будешь до самой своей смерти, каковую господь наш и вседержитель да отдалит от тебя на столько лет, сколько раз солнце и луна обращались вокруг нашего мира с самого его зарождения».
Когда лантеа, на которой ехал с этим письмом дядюшка невесты, подходила к нам, Антонио де Фариа, чтобы тот не боялся взойти на судно, приказал всем португальцам спрятаться под палубу, дабы на виду не оставалось никого, кроме китайских матросов.
Лантеа доверчиво подошла к джонке, и трое поднялись к нам на борт с вопросом, где находится жених. В ответ их похватали и бросили и люк, а так как все прибывшие или большая часть их были пьяны, те, кто еще оставался в лантеа, не услышали шума и не успели отвалить, а с вершины надстройки им уже набросили канат на конец мачты, которым и пришвартовали лантеа к джонке так прочно, что распутаться людям с нее не удалось. Наши метнули в нее несколько горшков с порохом, после чего команда лантеа побросалась в море, а в нее спрыгнули шесть или семь наших солдат и столько же матросов и завладели ею. А затем нам пришлось прийти на помощь несчастным, кинувшимся в воду и кричавшим, что они тонут.
После того как все они были выловлены и посажены в надежное место, Антонио де Фариа направился к трем остальным лантеа, стоявшим на якоре на расстоянии немного большем четверти легуа, и, напав на первую, в которой находилась невеста, взял ее на абордаж. Сопротивления ему не оказали никакого, так как воинов на ней не находилось, а были одни лишь гребцы и, если судить по одежде, еще шесть или семь почтенного вида людей, видимо, родственников, сопровождавших несчастную невесту, и двух маленьких мальчиков, ее братьев, очень белых с лица и весьма миловидных. Все прочие были пожилые женщины, игравшие на музыкальных инструментах, которых, по китайским обычаям, принято приглашать на такие торжества за деньги.
Остальные две лантеа, услышав шум, оставили свои якоря и на веслах и под парусами обратились в бегство с такой скоростью, что можно было подумать, будто их подгоняет сам черт. Но тем не менее нам удалось захватить одну из них, так что из четырех нам достались три. Совершив это, мы вернулись на свою джонку.
Время близилось к полуночи, а поэтому мы ограничились тем, что все доставшееся нам забрали в джонку, а пленников отправили под палубу, где они и находились до утра. Утром Антонио де Фариа, увидев, что они удручены своим положением и что это по большей части ни для чего не пригодные старухи, высадил их всех на берег, удержав у себя только невесту и ее двух братишек, так как они были молоды, белолицы и пригожи собой, а также двадцать матросов, которые нам весьма годились для экипажа джонки, где у нас не хватало людей.
Невеста, как выяснилось впоследствии, была дочкой коленского аншаси {161}(нечто вроде нашего коррежедора или судьи) и была обручена с молодым сыном шифу {162}, или коменданта, Пандуре. Жених, как оказалось, написал невесте, что будет ожидать ее в том месте, где мы стали на якорь, вместе с тремя или четырьмя джонками, принадлежащими его отцу, человеку весьма богатому, поэтому-то нас и приняли за поезд жениха. На другой день к вечеру, после того как мы покинули это место, которому дали название «невестиного мыса», туда и в самом деле прибыла флотилия жениха, состоявшая из пяти покрытых флагами судов, которая, проходя мимо, приветствовала нас музыкой и всяческими проявлениями радости, ибо жениху и в голову не могло прийти его несчастие и то, что мы увозим его невесту. И так вот под флагами и шелковыми тентами он обошел мыс Тилаумер, где мы стояли накануне, и отдал якорь, поджидая невесту на том месте, где они условились.
Мы же продолжали намеченный нами путь, и через три дня угодно было господу, чтобы мы добрались до порта Мутипинана {163}— нашего места назначения, ибо Антонио де Фарии сообщили, что там он сможет продать свой товар.
Глава XLVIII
О сведениях, которые Антонио де Фариа получил об этих краях
Прибыв в этот порт, мы стали на якорь посреди бухты, образованной берегом и небольшим островком, лежащим к югу от устья реки. Салюта при входе в порт мы не произвели и вообще старались не шуметь, решив, пока не рассвело, сделать промеры реки и собрать все нужные нам сведения. Как только взошла луна, то есть примерно в одиннадцать часов, Антонио де Фариа отправил в разведку одну из лантеа с хорошими гребцами и двенадцатью солдатами, командиром которой назначил некого Валентина Мартинса Далпоэма, человека рассудительного и разносторонних способностей, зарекомендовавшего себя в подобных предприятиях.
Покинув нас, он стал производить промеры, пока не добрался до стоянки судов против города, где захватил двух горшечников, спавших в своей лодке. Никем не замеченный, он вернулся к своим и доложил Антонио де Фарии обо всем, что обнаружил, о размерах города и о малом количестве судов, стоявших в порту, почему, как ему казалось, можно было без малейшей опаски войти в порт, ибо если паче чаяния, вследствие каких-либо непредвиденных обстоятельств, Антонио де Фарии не удастся продать там свои товары, как он собирался сделать, то никто не помешает ему выходить из порта столько раз, сколько ему заблагорассудится, так как река всюду широкая и чистая и нигде в ней нет ни опасных подводных камней, ни мелей.
Посоветовавшись, как действовать в этом случае, решили большинством голосов, что двух захваченных мусульман {164}не следует пытать, как первоначально предполагалось, как потому, чтобы не пугать их, так и потому, что в этом не было надобности. И вот, когда уже наступило утро, после того как все с большой набожностью произнесли литанию пресвятой деве, обещая прекрасные и дорогие подарки для храма Божьей Матери на Холме в Малакке, Антонио де Фариа, приободрив и приласкав двух мусульман и заверив их, что бояться им нечего, допросил их наедине с великой тщательностью относительно всего того, что его интересовало. Они заявили в один голос, что в отношении входа и выхода из реки ни малейших опасений быть не может, так как она самая судоходная из всех впадающих в бухту, и в реку эту входят и выходят из нее суда гораздо большей вместимости, чем наши, ибо самое мелкое место в ней от пятнадцати до двадцати брас. Жителей нам также не следует опасаться, ибо они очень слабого сложения и не имеют оружия, что же касается иностранцев, находящихся в городе, то большинство из них — купцы, прибывшие девять дней назад из королевства Бенан двумя караванами по пятисот быков в каждом и доставившие много серебра, дерева алоэ, шелка, полотняных тканей, слоновой
