план, предусматривающий высокие показатели и более короткие сроки выполнения!
— Пятилетку за три года согласно соцобязательствам, в рот те ноги! — прокряхтел Михан.
— Ого, — после паузы кивнул деятель искусства. — Это где ты так научился?
— У эльфов наслушался. Я из Тихвина, — ответил молодец и положил тяжёлый болт на усыпальницу Бандуриной.
— Ах да, забыл, совсем от пьянок мозги сгнили, — привычной скороговоркой отболтался бард.
Последний винт достался Жёлудю. Он сбил четвёртую печать с узилища самого прошаренного манагера Москвы и легко справился с задачей.
Атаку едва не проспали. Дремавший за столом трапезной Щавель вскинул голову и ясным голосом сказал:
— Лузга, посмотри, кто там шастает.
Лузга тоже спал вполглаза и потому сразу отправился выполнять приказание. Он был на пороге, когда Щавеля будто кипятком окатило, такая прошла по телу горячая волна. Он выдернул из чехла лук, вскочил и заорал:
— Падай, Лузга, падай!
Лузга, который уже отворил входную дверь, замешкался. Стрела пролетела у него над плечом, щёлкнув оперением по мочке. Рослая фигура, возникшая из темноты, пошатнулась и отступила обратно во мрак.
— Падай! — снова крикнул Щавель, прилаживая другую стрелу.
Дружинники повскакали, схватились за оружие. Сверчок мгновенно оценил обстановку.
— Скворец, Храп — на дверь. Фёдор, прикрой проход с кухни. Карп, двигай столы, окна закрывай!
Лузга не упал, а отскочил за притолоку, тем и спасся. С улицы грохнули три выстрела, вылетело стекло, десятник Фёдор повалился, сражённый в спину.
— Гаси огни! — гаркнул Сверчок. — Они на свет целятся!
Щавель ринулся к окну, сбивая по пути лампы, до которых мог дотянуться. Обозники Карпа ставили на попа тяжеленные обеденные столы из тёсаных колод, заслоняя директрису стрельбы.
— Отринь! — бросил Щавель, стоя сбоку от окна, левое стекло которого наполовину вынесла пуля. Обозники прислонили стол к стене, чтобы сразу можно было закрыть, коль возникнет необходимость.
С задней стороны трапезной донёсся тяжёлый удар, треск досок, потом ещё и ещё, рубили топором.
— Держать задний проход! — проорал Сверчок. — Держать задний проход закрытым!
С улицы грохнул ещё один залп, чмокнул в дерево свинец.
— Приготовиться, — скомандовал Сверчок. — Сейчас полезут!
Прижавшийся к краю оконного проёма Щавель выступил с луком наизготовку и пустил стрелу на вспышку выстрела. Он успел различить вскрик, прежде чем его перекрыл дружный вопль атакующих:
— Впер-р-ё-о-од!!!
Щавель снова спустил тетиву. Стрела разгоняется с расстояния одного метра, но человеку в бушлате много не надо. Боец с кавалерийским топором, ломившийся к окну, охнул и повалился наземь. Входная дверь, подпёртая кое-как столом, слетела с петель от дружного удара ног.
— Это «медвежата»! — крикнул Скворец.
Новый сокрушительный удар сдвинул стол, который удерживали ратники, и сильно накренил дверь. Лузга просунул в щель стволы обреза и спустил курок. Взметнулся к небесам дикий вой. Лузга выждал, когда раненого оттащат, и пальнул из другого ствола. Куцый обрез метал картечь как умалишённый, с близкого расстояния она не обошла вниманием никого из штурмовиков.
— «Медвежата», вы что, запретного поели? — воспользовался шансом Скворец вступить в переговоры, когда нападавшие откатились. — Куда вы ломитесь, как на буфет?!
— Пошёл на йух! — было ему ответом, а также вой и рычание.
С кухни рубка дерева прекратилась, там началась мясня.
— Карп, иди со своими в зад! — распорядился Сверчок. — Мы тут удержим.
На улице сверкнуло, бахнуло, пуля пронзила дверь и стукнула в бок плешивого ратника. Дружинник скрючился. К нему тут же бросился Альберт Калужский.
Глаза привыкли, и Щавель уже видел в темноте. Человек с коротким ружьём метнулся, чтобы помочь нападавшим у главного входа, должно быть, просунуть ствол и пальнуть. Щавель спустил тетиву. Стрелок споткнулся, припал на колено, но тут же встал. По его движениям было заметно, что он ещё способен участвовать в бою. Вторая стрела свалила «медвежонка» с ног, и он больше не делал попытки подняться.
Третий стрелок притаился за забором через улицу, бил сквозь щель и благоразумно не высовывался. У дальней стены трапезной горела лампа, которую не успели загасить, и она предательски подсвечивала цели. На кухне вовсю рубились. Кто кого одолевает, было не понять. Стрелок опять саданул по главному входу, нападавшие убрали раненых и ринулись на штурм.
Дверь вылетела. В проём просунулась туша. Замелькали булавы, но ударили в щит. Из-за богатыря высунули свои жала копья, стараясь угодить в лица дружинников новгородского князя.
— Вали «медвежат»! — заорал Скворец и ринулся в атаку.
Он схватил копьё, подпрыгнул, пнул обеими ногами богатыря в щит, выдернул древко из рук копейщика и повалился на пол. Альберт Калужский прижался к стене, чтобы не затоптали. Он видел, как Лузга приставил обрез к лицу богатыря и разнёс его в клочья. Топорник вышиб у Ерша булаву, но Ёрш тут же саданул левой в грудь. Бил страшно, как по дереву. Альберт и не знал, что тело может издавать такие звуки. Дружинники попёрли на выход. Они стали одолевать.
В темноте и сутолоке было невозможно различить своих и чужих. Щавель распахнул рамы, выскочил на улицу, не опасаясь стрелка. Дружинники бились развёрнутым строем, зажимая «медвежат» в полукольцо и лишая свободы маневра, но кураж селигерцев уже иссяк, и они ломанулись кто куда. Сквозь шум боя доносился призыв Сверчка:
— Всем …ды, никому пощады!
Побежал и стрелок. Щавель увидел, как над забором возник бугор — голова. Он вскинул руку с вложенной в гнездо стрелой к уху, наводя на башку наконечник, выдвинул лук вперёд и разжал пальцы. Бил с упреждением на полголовы. Башка остановилась, зашаталась и пропала.
«Третий готов», — смекнул Щавель.
Преследовать нападавших не стали. Опасались потеряться в темноте и быть захваченными в плен. Да и страх перед огнестрельщиками остался, хотя они более никак не проявили себя. Всех убитых и раненых перетащили в трапезную, забаррикадировали окно и дверь и стали считать потери.
Фишку «медвежата» сняли ловко, умело. Профессионально, как сказали бы эльфы. Если бы не тонкий слух старого командира, никто бы и не прочухал. Кроме того, одному снесли башку при штурме входа, одного завалили во дворе. Ещё одному вельми погано раскроили ключицу и грудь — видно было, что не жилец: в проёме меж обрубков рёбер колыхалось и брызгало кровью лёгкое. На кухне полегли двое ратников и обозник, одному дружиннику отрубили руку, и она висела на последней жиле, пока лепила Альберт не отрезал её из милости. Плешивому Храпу пулей сломало рёбра, но не задело нутро. Лёгкие ранения были почти у всех, кроме Щавеля и Лузги, да Скворец, с вечера не погнушавшийся преть в подкольчужной рубахе, отделался помятой кольчугой. Карп, которого звезданули по скуле обухом, зырил особенно мрачно. Сражённый в спину, умирал десятник Фёдор. Судя по фиолетовым губам и резко осунувшемуся лицу, пуля застряла где-то под сердцем. Лузга и Щавель сидели рядом на корточках, провожая достойного ратника в последний путь. В глазах его плескались растерянность и страх, язык еле ворочался, Фёдор не хотел уходить, но сознавал пугающую неизбежность.
— Я… оказывается… статист… вот так живёшь…
— И не догадываешься, — закончил Лузга.
— Кто-то должен, — с пониманием сказал Щавель.
— Подонки… — едва слышно пролепетал Фёдор и кончился.
Щавель закрыл ему глаза.
