ветру приближалась непогода.
Он не тронулся с места. Хоть его и страшило одиночество, присоединиться к остальным он не решался. Не мог предугадать, какие сети плетут для него по отдельности Додо и Каэтана с одной и той же целью – заполучить его в плен. В любой обстановке он ощущал себя жертвой этих двух женщин. Никогда Каэтана не позовет его к себе, чтобы обнять и тем самым вернуть ему жизнь или хотя бы пролить слезинку в память о былой любви.
– Ладно, пусть плакат повисит, пускай все посмотрят, – мстительно изрек он.
Хотел было уйти, но устыдился. Как вожак разбредшегося стада, он должен был собрать его снова, ибо он отвечает за все глупости, которые эти люди могут совершить. Поражение в «Ирисе» вернет его в объятия Додо.
Думая об этом, Полидоро столкнулся вдруг с Франсиско, и тот выразил ему свое восхищение.
– Можно узнать причину?
– Я всегда восхищался победителями, – сказал буфетчик, уверенный, что угодил хозяину.
Полидоро почувствовал, что ангел-хранитель в лице сплетника Франсиско простер над ним свои крыла. Не всегда можно выбирать, чье тепло укроет тебя подобно дерюжному покрову, во всяком случае, встреча с Франсиско – добрый знак. Надо во что бы то ни стало преодолеть одиночество. Хлебнув горького с друзьями, Полидоро теперь грелся под солнцем надежды. Он протянул руку Франсиско.
– Пойдемте со мной в «Ирис». Вы – мой гость.
В эту субботу учителя обуяло великодушие. В отличие от поэта Гомера, который всегда вызывал представление о древнем тезке Виржилио и которому нужен был светоч, дабы различать тени, Виржилио сам взялся освещать сцену кинотеатра «Ирис».
Он начал тренироваться накануне. Вызванная им игра света и тени поразила его воображение. Ведь он вечно от кого-то зависел, чтобы преодолеть границы и насладиться новыми видениями и сказочными пейзажами, а теперь он мог просто поднять глаза и видеть грустный склад рта и пышные груди Каэтаны. Или, скажем, маленькую хрустальную вазу – часть реквизита.
Каэтана запретила направлять свет прямо ей в лицо.
– Для такой артистки, как Каэтана, достаточно половины освещенного лица, – наставлял его Князь Данило, также опасавшийся пасть жертвой прямого луча прожектора.
Понимая всю тонкость борьбы с таким противником, как тьма, Виржилио попросил, чтобы его научили менять предохранительные пробки, но ни разу у него это не получилось. Наконец он смирился со скудными возможностями кинотеатра и пределами собственных талантов.
Вениерис с трепетом ожидал публичного признания его трудов.
– В котором часу откроют двери для зрителей? Утром, после бессонной ночи, с помощью Мажико и батраков Полидоро навесил от крыши до земли разрисованные полосы холста. Без груза на нижнем конце они хлопали о стены, искажая образ роскошного здания. Ложная дверь делала скромный кинотеатр похожим на маленький театр комедии.
Опасаясь, как бы притаившийся в засаде враг не попортил плоды таких трудов, Эрнесто с улицы изучал эффект от декорации. Моральные соображения его не трогали. В искусстве всегда нужно преступать пределы дозволенного, вздыхая, пояснила ему Каэтана. К такому же выводу он пришел в результате удачных и неудачных любовных сближений с Пальмирой.
Все еще переживая разочарование в любви на скорую руку и подавляя горестные вздохи, он попинал ногами желтые ступени нарисованной лестницы. И во время этого чисто эстетического созерцания вспомнил вдруг об оставшейся дома Вивине, отвязаться от которой под каким бы то ни было предлогом становилось все трудней.
– А что, если люди захотят подняться по нарисованной лестнице, вместе того чтобы войти в настоящую дверь?
Не желая показаться невеждой в дерзких мечтах, он попробовал оправдаться:
– Мною движет дух доброго самарянина: не хочу никаких несчастных случаев во время премьеры.
Полидоро постоянно прохаживался перед кинотеатром, следил, нет ли какого-нибудь подозрительного движения, не притаился ли где-нибудь враг. Пока они здесь будут, ни о чем не подозревая, входить в сферу высокого искусства, предательская рука может оборвать их иллюзии.
– Ну что за мания! – воскликнул Виржилио, который отказывался работать под постоянным страхом. – У доны Додо щедрая душа. Зачем ей поднимать руку на собственного мужа?
Такая наивность смутила Полидоро. Виржилио копался в пыльных бумагах, не спеша поедаемых молью, и не мог оценить проворство заклятого врага.
– Она не ваша жена. Что вы знаете об этой гадюке? – вышел из себя Полидоро, не замечая, что ранит чувства Виржилио, верного защитника семейного очага.
– Я никогда не был женат, но если бы надумал, то искал бы даму, подобную доне Додо.
Внезапная бледность учителя повергла Полидоро в смущение.
– Даже так? – воскликнул он, и в душу его вдруг закралась черная мысль: а не объясняется ли такая горячая защита тайной любовью Виржилио к его жене?
– Я сейчас живу только искусством, – заявил Виржилио, чтобы развеять черные мысли Полидоро. – Но как же я выйду на сцену, если вы все время пугаете нас врагами?
Виржилио вернулся к работе, а Полидоро, решив показать всем пример твердости духа, принялся играть с подтяжками. Брюки его были подвернуты, а рукава рубашки засучены. Вечером, когда он заявится в свинцово-сером пиджаке и при галстуке бабочкой, его легко можно будет принять за светского льва. Сама Каэтана отдаст должное его удивительной элегантности.
Когда Полидоро немного успокоился, он решил похвалить грека, сказать ему напрямик, что великие способности художника с этого дня, возможно, расстроят его дела. Кто после премьеры придет к нему
