Джоконда покопалась в памяти. Этот экскурс причинил ей боль.
– У выхода Каэтана, кажется, хотела поблагодарить меня. Может быть, поведать, что у нее внутри все горело. Нас окружала тьма. Не хватало прожекторов Виржилио, которые осветили бы ее лицо. Но даже в полутьме взгляд Каэтаны был таким напряженным, что я побоялась, как бы она не скрылась от нас. Пронзила взглядом меня и стену позади, затем обратила его внутрь себя. «Ничего страшного, Джоконда. Очередной провал. Только нет рядом дядюшки Веспасиано, который утешил бы меня», – сказала Каэтана, зная, как горячо я восприму ее слова. Я же не могла скрыть отчаяния, мне хотелось отомстить тем, кто разрушил ее последние иллюзии.
Каэтана вздернула подбородок. Казалось, ее здесь нет. Перед ней длинная дорога. Она снова будет глотать пыль, жареный маниок, полоски шпига и вяленого мяса. Каждым своим движением она напоминала свергнутую с трона королеву, окруженную предателями, которые ненавидели ее, но не могли отнять у нее ни титула, ни достоинства. Они требовали, чтобы она покинула страну под угрозой заточения в башню без лестниц.
Каэтана завернулась в плащ, в котором была на сцене; закрыла лицо, оставив только глаза. Плащ отливал в полутьме красным бархатом. «Сама жизнь предала нас. Никто в. одиночку не может нас предать. Люди лишь слепые орудия судьбы. Кроме того, у нас во рту еще остался вкус сырого мяса. Мы только что вышли из пещер, Джоконда. Таково твое имя, не правда ли?»
Она через силу улыбнулась, – продолжала Джоконда. – Готова была оставить меня одну. Я не знала, что делать, разрывалась между нею и Тремя Грациями, но пошла за ней.
Себастьяна, прервав рассказ Джоконды, обняла ее. Она страшилась одиночества. Ей казалось, будто она навсегда прощается с Джокондой и Виржилио – после того как они сядут на поезд и уедут, она больше никогда не увидит их.
– Я знаю, что ты ей сказала, – прорыдала Себастьяна.
– А что могла сказать ей Джоконда? – спросила Пальмира, слабая и беззащитная перед миром слов. Она цеплялась за Себастьяну, как будто черпала в ней уверенность, которой ей так недоставало. Снова перед ней встал призрак бедности.
– Конечно, Джоконда предложила ей наш дом. Сказала: «Иди к нам, я приготовлю ужин. А пока я буду в кухне возиться с кастрюлями, Три Грации позаботятся о тебе. Потом мы уложим тебя в постель. И никогда больше ты не будешь мерзнуть». Разве не так ты ей сказала, Джоконда?
Себастьяна заплакала от страха перед надвигавшейся на них нищетой. Годы, когда они блистали, кончились. И она взяла за руку Пальмиру, чтобы вместе стариться: вдвоем не так страшно.
Джоконда почувствовала, как она устала. Продолжать рассказ не хватило духу. Полидоро утратил интерес к ней, он требовал, чтобы говорил Виржилио. Учитель отказывался. Смущенный не меньше других, он жил в эту минуту под знаком перемежавшихся любви и ненависти.
– О какой ненависти вы говорите? – Полидоро угнетало такое неверие. Как будто Виржилио воображал себе низменные чувства лишь затем, чтобы приписать их врагам.
– Я помню только, что с перепугу забыл отвести луч прожектора от лиц участников спектакля. В ярком свете персонажи трепыхались, как бабочки или еще какие-нибудь двукрылые, накрытые сверкающей сеткой. В то время когда я с таким страхом смотрел на них, я почувствовал себя англичанином в Индии. Загнав всех в тупик, я предлагал им сдаться, обещая сохранить жизнь, если они откажутся от своей веры.
Но на сцене все возмутились: «Да погасите вы свет, Виржилио. Ради Бога, выведите нас с этой проклятой сцены!»
Они были пристыжены и хотели покинуть помост под покровом темноты.
Виржилио тут же поверг театр во мрак, оставил свет только над лестницей, которая вела в партер: идеальный путь для всех, кто хотел бежать.
Зал кинотеатра опустел за несколько минут. Все торопились вернуться домой и забыть о фиаско, не желали быть свидетелями душераздирающих сцен.
Полидоро возмутился всеобщим беспорядочным бегством.
– Здесь вам не загон! И не выгон для резвых бычков. Ведите себя как подобает, или будете иметь дело со мной.
Теперь все искали выход в тишине. Над ними нависла угроза почти духовного порядка – каждого может когда-нибудь постичь неудача.
Виржилио ощупью пробрался на сцену. Три Грации упрекали Джоконду за то, что она не пошла за Каэтаной. Та клялась, что никогда не оставит их, особенно теперь, когда вот-вот подкараулит их старость.
– Где Балиньо? Пойдите за ним, Эрнесто, – попросила Джоконда.
Эрнесто отказался: ему пора идти. Вивина ищет его на улицах Триндаде. Не может он рисковать жизнью жены в эту грозовую бурную ночь.
Беспокоясь за судьбу молодого человека, Джоконда обратилась к Виржилио. Наверняка с Балиньо что- то случилось. Как иначе объяснить безмолвие радиолы, которую он намеревался оберегать, не жалея жизни? Где бы он ни был, сейчас ему несладко. Как знать, может, это он виноват в катастрофе.
Стоя рядом с Себастьяной, Виржилио бросил взгляд на замшелые стены вокзала.
– Я не без колебаний согласился. Боялся застать Балиньо по другую сторону сцены за не очень благовидным занятием. Я заподозрил, что молодой человек, подточенный неожиданными чувствами, наведенными извне с единственной целью сгубить его душу, не смог воспротивиться этим чувствам. Несмотря на всю свою невинность, дал приют злодеям, продал им душу.
Вздыхая вместе с верной Себастьяной, Виржилио укреплял свое милосердие к чужой судьбе.
– Бедная душа человеческая! Будучи честной и благонамеренной, она всегда стояла на осклизлых камнях.
