разваливается, так это даже и хорошо. Лучше разваливаться без буржуазии, чем жить с буржуазией и без нравственного чувства над головой. Руины города на Неве (лишь кое-где в центре кокетливо подкрашенные и затянутые рекламирующими Трёхсотлетье рекламами) живо напомнили мне руины Рима или Афин. Триста лет – тоже срок. Особенно если компрадорская буржуазия кругом.
Сделал между делом открытие. Понял, почему юмористы, как правило, такие скучные, унылые люди. Это же так скучно – смешно жить!
И даже не скучно, а как бы это сказать…
Юмор, он что делает? Замораживает, анестезирует, делает нечувствительным к смерти. А жить вечно – скучно. Будто бикфордов шнур горит обратно от бомбы. Заранее известно, что ни хрена не случится.
Интересно, исчерпаемо ли чувство юмора? Может, это такая яма, от которой чем больше берёшь, тем меньше она становится?
Хотелось бы взглянуть на исписавшегося юмориста. Оживлённый, радостный человек, выкопавший сам себя из могилы. Или наоборот: пыхтел, старался человек делать смешно, и ничего не получалось, а потом вдруг – ап, стало получаться, а почему? Зачем? В обмен на что? «Тема небольшого рассказа».
Ещё смешное: двое шутов, говорят про третьего шута, который женился, завёл дом, детей и отошёл от дел: «Выдохся».
Чтобы появились силы сделать сейчас то, что нужно сделать сейчас, а тянет отложить на потом, нужно отложить это на потом.
Бестселлер гнётся и скрипит (Национальный), потому что «Русский сюжет» теперь. Десять тысяч у.е. Сто тысяч тиража экземпляров! Каждому.
Я лично в пресс-конференции участвовал. Были: журнал «Знамя», журнал «Новый мир», изд-во «Пальмира», Валерий Попов (не путать с «Попов Евгений»), Александр Кабаков (не путать с «Илья»), Валерий Золотухин (не путать с «Залотуха», а то тоже Валерий), Лиза Новикова (говорят, дочь) и Ольга Славникова (добилась сама).
Ольга Славникова немедленно спутала Золотухина с Залотухой. После этого Золотухин немедленно спутал Залотуху с «Володей», хотя ведь договаривались – имён не называть! А Золотухин, раз такая пьянка, сказал уж заодно и «Акунин». Пресс-конференция повисла на волоске! К счастью, выяснилось, что акунинщине поганой давать не будут. У «Российского сюжета» своя фишка – за что давать. За «качественный язык», который «инструмент мысли». А у Акунина какой инструмент? Гонорары одни.
Думаю, что фишку про качественный язык придумала самая умная среди нас Оля. Недаром она разозлилась, когда я в грубой, циничной форме спросил, что такое, по мнению уважаемых вышеперечисленных, есть сюжет. А выше-то перечисленные словаря не читали, не то что я!.. Только пресс-релизы перед ними лежат. А в них коварной Олей написано: «Что такое СОЦИАЛЬНО ЗНАЧИМАЯ книга? Прежде всего это профессионально сделанная, написанная достойным языком проза. Слово – инструмент интеллекта. От состояния инструмента зависит и интеллектуальный, и нравственный, и духовный уровень общества». (И про сюжет ни слова.)
Но когда я в грубой, циничной форме выслушал ответ про «состояние инструмента» в шестой раз подряд, Славникова перебила воцарившуюся среди меня сардоничность строгим, не терпящим разночтений ответом, сразу выведшим дискуссию на качественно новый уровень. «Слово – это инструмент интеллекта, – сказала она. – От состояния инструмента зависит, есть у человека мозги или же он, как некоторые, не умеет себя вести».
Непонятно, но убедительно. Пристыженный, я пошёл в кулуары. А там выдающаяся русская писательница Татьяна Набатникова вдруг говорит: «Лев Васильевич, не слушайте вы её, эту Ольку!.. Спасибо вам за постинтеллектуализм! У вас такие чистые сапоги! Такое состояние инструмента!»
Кулуары – они сердцем чуют.
Долгая дорога домой – что бывает волнительней? Едете вы, допустим, в автобусе «Космос – Репа» (или там какие-нибудь другие названия), за окнами вёрсты, вёрсты, и эдак не спеша высасываете за ночь триста граммов скверного, но очень вкусного коньяка, так что в салоне первого этажа (вы всегда ездите на первом – ближе к сортиру) распространяется приятственный аромат, и ваша соседка, крепкая задастая девка в шерстяных штанах, начинает нервно подрагивать ноздрями во сне (тоже не дура выпить), и так незаметно доезжаете до ростовской границы.
Тут уж у вас у самого, как у хорошей гончей, нетерпеливая ломота в суставах: удочки все собрал, чемоданы придвинул: ужо, – и бдительно бодаете пытливым оком окно – а за окном томительной лентой сворачиваются и разворачиваются горизонты!
И вы бдительно их бодаете, каждую рыжеющую травинку, каждую фиговинку, вроде развалившейся сараюшки или покосившегося от меткого удара молнии ракитового гиганта, каждую почерневшую от дождей и преданности людям бревенчтаую баньку-вечность, каждую пташку-пигалицу небесную, что не сеет, не пашет, а вот же присела на ракитовый гигант отдохнуть и почистить перья, бодаете их – и ждёте.
Чего?
Ха-ха, кому как не вам известно, что скоро шофёр тормознёт наш общий рыдван В СТРОГО ОТВЕДЁННОМ ДЛЯ ЭТОГО ДЕЛА МЕСТЕ и тогда…
И тогда, уважаемые мальчишки, путь ваш скор, спор и близок: мимо источающего исчадье негодных смолистых дров мангала, мимо рыкающих певицей Глюк’OZA колонок – в уютную, не очень фешенебельную и совершенно ничем не рыкающую, но зато лёгкую, как дыхание весны, дверь придорожной закусочной «Волна» (или «Весна», или «Бриз») – вы не помните точно, но всегда безошибочно выбираете одну и ту же, их там в рядок штук шесть всего, но вы-то всегда в свою…
О!.. Там вам наконец дадут ХЛЕБА, и вы впервые за долгую счастливую жизнь, исполненную профессиональной и творческой самореализации, уткнётесь носом в нутро разваленной острым железным жалом краюхи, и взалчете, и взрыкнёте внутриутробно, и заплачете, как ребёнок. ХЛЕБА! – тянутся корявые руки, ХЛЕБА! – молят стекленеющие глаза, и вы, маленький задрот с кучей комплексов, задыхаясь от бессилия и любви, прячете лицо в рыхлое, с горчинкой, с кислинкой, раздолье.
(А в Москве хлеба нет, только хлебобулочные изделия.)
Но конечно, не только раздолий этих, но и обязательно СОЛЯНКИ СБОРНОЙ МЯСНОЙ порцию заказав, есть которую вас научил Басинский, когда ехали в Ленинград и спасались там от голода, в Ленинграде. Горячей, как кипяток, и совершенно не воняющей половой тряпкой, как это нередко бывает в столичных заведениях общепита, на которые вам хватает заработанных упорным трудом денег. А, наоборот, слезой утопленного в нежнейшем томатном соусе огурчика, и терпкой надсадой лимона, и томным сладострастием ближневосточной оливки, и жилистой правдой усталого коровьего мяса, и кокетливой упругостью легкомысленной профурсетки-сосиски (а много лучше – охотничьей колбаски рябой) благоухает она! И вы будете неспешно, степенно, бессознательно подражая расположившимся за соседним столом серьёзным мужикам-дальнобойщикам, ковырять ложкой это огненное, Мексика отдыхает, месиво, и сердиться, что медленно остывает, а у вас там автобус, который… который…
А там ведь уже скоро…
Вот для чего нужен дом, сейчас расскажу. Сейчас, только на балкон покурить.
Дом нужен человеку затем, чтобы чувствовать силу дома.
Не «силу дома», а дома чувствовать силу.
Потому что в Москве человек этой силы не чувствует, в Москве человек чувствует больше то, что чувствовал мой друг Андрей Колотилин, когда шёл по улице с рулоном туалетной бумаги. Он человек деликатный, ему было неудобно с этим рулоном идти, а в карман рулон проклятый не лез, а сумки не было, а мужчине стыдно стыдиться, и если нельзя замаскировать причину стыда, то надо замаскировать стыд. Андрюша не просто шёл, Андрюша, как установка залпового огня, как вакуумная бомба пожирал пространство с этим рулоном! Подбрасывал его метров на десять в воздух, ловил, ронял, снова подбрасывал, снова ронял, и рулон катился, и Андрюша бежал за ним, расталкивая дома, деревья, прохожих… Это была Девятая симфония Людвига ван Бетховена, это была увертюра к «Эгмонту»! Он, как
