Беркшир, а Нат домой в Эссекс. Мы вместе прошли через невероятные испытания и страшные лишения, но, как только нас освободят, они станут лишь воспоминаниями, и не более.
Мэри поняла, что он имел в виду. Они стали близки только из-за общих злоключений, и только это их объединяло. Она также догадалась, что Сэм хочет отдалиться от остальных, потому что боится, что ему придется нести за них ответственность. В глубине души Мэри тоже боялась этого, хотя никогда бы не сказала об этом вслух.
— Ты спасла мою жизнь на причале в Порт-Джексоне, — произнес Сэм, и его голос стал хриплым от волнения. — Я надеюсь, что в один прекрасный день смогу рассказать о тебе своим детям. Но сейчас уходи и не приходи к нам больше. Ты и так для всех нас сделала более чем достаточно.
Мэри обхватила ладонями его худое лицо и легонько поцеловала в губы.
— Удачи тебе, Сэм, — сказала она с нежностью, вспоминая, как когда-то рассматривала его как запасной вариант. Теперь она знала, что в этом нет необходимости.
К концу сентября теплая погода резко сменилась ветром, вырывавшим деревья в парках с корнями, и дождем, который затапливал улицы. Дождь продолжался после того, как утихла буря, и Мэри вдруг вспомнила и поняла рассказы Босвелла об ужасных условиях в Лондоне.
Улицы были скользкими, слипающаяся грязь смешивалась с испражнениями людей и животных, и каждый, кто предпринимал попытку выйти из дома, немедленно намокал. В самых бедных кварталах распространялась лихорадка, и Босвелл сказал Мэри, что ямы, служившие для массового захоронения, быстро заполнялись. В воздухе постоянно чувствовалось зловоние, и при этом каждую ночь над городом висел туман с запахом сероводорода.
Мэри сидела взаперти, буквально как в тюрьме, в доме на Литл Титчфилд-стрит, и ей пришло в голову, что если она срочно не уедет в Корнуолл, то застрянет здесь до весны. Ее родители старели, и она никогда бы не простила себе, если кто-то из них умрет прежде, чем она вернется домой. И сам Корнуолл, казалось, звал ее, словно сирена, поющая свою обольстительную песню: каждую ночь, как только Мэри закрывала глаза, он умолял ее вернуться на родину.
Мэри представляла, как стоит на корме корабля, заходящего в Фоуэй как раз в тот момент, когда небо начинает сереть и осеннее солнце, огромный огненный шар, медленно закатывается в море.
Она видела как наяву маленькую деревушку, поднимающуюся от набережной вверх по холму. Серые коттеджи из камня, сбившиеся в кучу, виднеющиеся между ними мощеные улочки, по которым бегут дети, торопясь попасть домой до наступления темноты.
А внизу на набережной рыбаки наверняка готовятся к ночной рыбалке. Хозяин таверны, наверное, зажигает лампы, и старики, ковыляя, направляются к таверне, на ходу поднимая шляпы и приветствуя возвращающихся домой женщин.
Мэри казалось, что до нее даже донесся запах сардин, коптящихся на огне, она почти слышала плеск волн о причал, пронзительные крики чаек и шум ветра в кронах деревьев. Ей хотелось наполнить легкие чистым соленым воздухом, услышать корнуолльский акцент и погрузиться с головой в простую деревенскую жизнь. Она поняла, что Лондон не для нее.
— Мне нужно, чтобы кто-то подвез меня до Корнуолла, — сказала Мэри Босвеллу как-то вечером, когда он зашел навестить ее.
Какое-то время он молчал и вопросительно смотрел на нее.
— Да, возможно, — произнес он наконец. — Но я не хочу, чтобы вы уезжали.
— Почему? — спросила Мэри. Она задумалась. Вероятно, Босвелл считает, что в Лондоне ее ожидает более благоприятное будущее.
— Потому что я буду скучать за вами, — сказал он просто, и Мэри с удивлением увидела слезы в его глазах.
Она не знала, что ответить. Может, он хочет сказать, что влюблен в нее? И если это так, то что ей делать?
— Вы не будете скучать обо мне. Вам нужно наносить визиты вашим важным друзьям, которых вы так надолго забыли, — пошутила Мэри.
— Я забыл их, потому что все они кажутся такими пустыми по сравнению с вами, — сказал Босвелл, и голос его при этом задрожал. — Вы наполнили мою жизнь смыслом и открыли так много новых горизонтов.
— Это так мило с вашей стороны, — произнесла Мэри ошеломленно. — Но это я должна вас благодарить. Вы вернули мне мою жизнь.
Босвелл слегка покачал головой, потупив глаза.
— Я был глупцом большую часть своей жизни, — сказал он тихо. — Но для меня большая честь, что судьба выбрала именно меня, чтобы помочь вам. Мэри, вы самый удивительный человек, которого я когда- либо встречал в своей жизни. Вы со смелостью и выносливостью приняли все жизненные испытания. Я никогда не слышал от вас ни одного обвинения в чей-нибудь адрес.
— Но мне некого винить, — возразила она резко. — Я сама виновата во всем, что я сделала.
Босвелл рассмеялся.
— О, Мэри! — воскликнул он. — В этом ваша суть. Если бы каждый думал так же, как и вы, каким прекрасным был бы этот мир. Меня всю жизнь окружали люди, пытавшиеся обвинить кого-то в своих несчастьях. Я и сам обвинял во всех моих неудачах отца, мать, мою дорогую почившую жену, шлюх, алкоголь, недостаток денег и даже еды. Мне бы хотелось снова стать молодым и начать свой жизненный путь рука об руку с вами.
Босвелл любовно пробежал пальцами по ее волосам, затем, подняв один локон, взял ножнички из корзинки для шитья госпожи Вилькс, которая стояла на столе рядом с ним, и отрезал его.
— На память, — объяснил Босвелл. Он достал из кармана маленький кошелечек и спрятал в него локон.
— Я сохраню воспоминания о вас вот здесь, — сказала Мэри, указывая рукой на сердце. — И позаботьтесь о том, чтобы моих друзей помиловали, или я буду обвинять вас.
— Их скоро освободят, — пообещал он. — Их делами занимается Генри Дундас.
Вечером двенадцатого октября Мэри и Босвелл стояли на причале Билз в Саусворке, где Мэри должна была сесть на корабль «Анна и Элизабет», направлявшийся в Фоуэй с утренним приливом.
Ночь была ветреной и влажной, и они поспешили укрыться в стоявшей неподалеку таверне. Когда Босвелл зашел на Литл Титчфилд-стрит, чтобы забрать Мэри с ее вещами, он привел с собой Джеймса, своего пятнадцатилетнего сына, чтобы познакомить их.
У молодого Джеймса Босвелла были такие же красивые темные глаза и полные губы, как у отца, но он казался выше, стройнее, изящнее, и его кожа поражала белизной. По понятной причине Джеймс робел, но ему очень хотелось познакомиться с Мэри. Он сказал, что отец рассказывал ему и сестрам ее историю и что все они желают ей счастья.
Джеймс договорился, что позже, в тот же вечер, встретится с отцом, и, пока кэб громыхал по мокрым ветреным улицам к Темзе, Мэри сидела молча, полная опасений. Она уже не была так уверена в том, что хочет вернуться в Корнуолл, и в особенности в том, что хочет покинуть Босвелла, своего дорогого друга и спасителя. Мэри поглядывала на него всю дорогу, и ее охватывала невыносимая тоска. Она знала, что его здоровье находится не в лучшем состоянии. Нездоровый цвет лица и скованность движений свидетельствовали о том, что он страдает от какого-то недуга.
Мэри хотелось бы снова увидеть Долли и, может быть, госпожу Вилькс. Но у нее было предчувствие, что те несколько часов, которые оставались до отплытия корабля, будут последними, которые она проведет с Босвеллом.
В таверне Мэри сняла тяжелый темно-зеленый шерстяной плащ, который ей подарила госпожа Вилькс. Мэри испытывала огромную благодарность к этой добросердечной женщине, так же, как и к Босвеллу, за то, что она так многому ее научила. Никто в этой прибрежной таверне не принял бы Мэри за проститутку или каторжницу. Новая одежда — от плаща и шляпки до теплого шерстяного платья и крепких ботинок — придавала ей сходство с благовоспитанной гувернанткой. И все же госпожа Вилькс выбрала
