Бартон поднимает глаза в красных прожилках.
– Ты слышал, что я сказал? – говорит начальник уголовного розыска Питер Ноубл. – Давай, накапай нам туда своего «сока джунглей».
Бартон стреляет глазами в поисках дружелюбного лица, хоть какой-то помощи, на секунду его глаза встречаются с моими, и в них загорается надежда, но, не найдя поддержки, его взгляд движется дальше, пока снова не упирается в белый пластиковый стаканчик в центре комнаты.
– Черт, – шепчет он, дикий ужас пробирает его до самых мощных черных костей.
– Давай, надрачивай, – шипит Ноубл.
И тут народ начинает медленно хлопать в ладони, и я среди них, отбивая ритм, отмеряя время, а Бартон ерзает по полу туда-сюда, свернувшись в самый маленький клубок, в который только может сжаться его тело, туда-сюда, выхода нет никакого, туда-сюда, выхода нет.
Ноубл кивает, и хлопки прекращаются.
Он наклоняется и берет Бартона за подбородок:
– Я тебе, парень, помогу. Давай представим, что твоя мертвая лярва на самом деле не умерла и это был всего лишь кошмарный сон, да? Давай представим ее голой, представим, что она тебя хочет, представим ее возбужденной, ага. Спорим, что ты мог ее здорово возбудить, а, Стив? Спорим, что, если ты захочешь, твой хер может увеличиться до огромных размеров, а, Стив? Давай, покажи нам, какой у тебя большой черный хер. Покажи нам, какой большой он у тебя делается для Мари. Ну, давай, парень, не стесняйся. Мы же тут все свои, ты среди друзей. Мы же не хотим отправить тебя к каким-нибудь жирным быкам из Ар-мли, правда? Мы можем и без этого обойтись. Давай представим себе старую добрую Мари, голую и возбужденную, жаждущую твоего большого хера, представим, что ты гладишь ее по мохнатке, а она раздувается, розовеет и становится похожей на маленькую сочную булочку, она так тебя и ждет. У-у-у. О- о-о. Ой, что это? Капелька драгоценного эликсира показалась, так и норовит выскользнуть. Давай, Стив, она же не умерла, ты же ее не убил, она здесь и хочет тебя, ждет когда ты засунешь в нее свой большой хер и покажешь ей небо в алмазах. Давай, надрачивай. Давай, она уже истекает соком и ждет, умоляет, переворачивается на живот и засовывает свои маленькие толстые пальчики прямо в свою сочную дырочку, не понимает, куда же ты делся, мать твою, когда она нуждается в твоем участии. «Где же Стиви?» – думает она, а дверь открывается, и в комнату входит жирный черный хер, но это не ты, так ведь, Стиви? Это не твой жирный черный хер, правда? Это кто-то другой. Так-так, не твой ли это старый кореш Кенни Д.? Не он ли смотрит на нее, лежащую, возбужденную, голую, засунувшую пальцы себе в мохнатку, потому что тебя не дозовешься? Тут он вываливает свое хозяйство и вставляет ей, туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда, пока у нее не начинает течь по ногам. А вот и ты, входишь, врубаешься: он и она, твоя баба и твой кореш изображают древнее чудовище с двумя головами, и ты злишься, не так ли, Стив? Ты злишься, и тебя можно понять. Он – со своим большим черным хером в твоей бабе, твоей белой бабе, которая, по идее, должна впахивать на тебя, зарабатывать червонцы, а не заниматься всякой херней с твоим корешем, да еще за так. Противно, правда? Аж блевать охота. Твой кореш с твоей бабой. Прямо в голове не укладывается, да? Так ведь оно все и было, а, Стив? И тебе надо было отыграться, отплатить ей сполна, а, Стив? Надо было?
– Нет, нет, нет! – скулит он.
Ноубл встает, Бартон рыдает у него в ногах.
– Так что давай, кончай, и все дела.
Стив Бартон тянется за стаканчиком и одевает его на свой поникший член.
Пятнадцать белых лиц наблюдают за лежащим на полу черным мужчиной с белым пластиковым стаканчиком на члене, теребящего его свободной рукой, не дающего ему съежиться еще больше.
Меня кто-то толкает в спину. Олдман.
Он смотрит на эту сцену, на черного мужчину, лежащего на полу с белым пластиковым стаканчиком на члене.
Олдман смотрит на Ноубла.
Ноубл поднимает глаза.
Олдман кажется рассерженным.
– Дайте этой черномазой сволочи порнуху и отнесите его чертову сперму в лабораторию, – говорит он.
– Слышал? – кричит Ноубл тому, кто стоит ближе всех к двери – мне.
Крейвен дергается к выходу, но Ноубл показывает на меня.
Коридор, три лестничных пролета – и я в Отделе по борьбе с проституцией, в логове Крейвена.
Здесь все как вымерло, половина сотрудников – в Брюхе.
Я открываю шкаф: конверты.
В следующем – то же самое.
И в следующем.
Думаю, это же Отдел по борьбе с проституцией, здесь точно должно что-то быть.
И тут меня осеняет, я оглядываюсь на дверь, мысль бьет в глаза: Дженис.
Обратно к шкафам, каждую секунду поглядывая на дверь, уши чуть не лопаются, прислушиваясь к шагам.
Райан, Райан, Райан…
Ничего.
Пустота.
Нуль.
Я уже в дверях, но вспоминаю про чертову порнуху.
Я тянусь через стол и открываю ящик: два журнала, дешевые и омерзительные, жирная блондинка в козырьке от солнца, с распахнутой настежь мандой.
Я беру их и ухожу.
Обратно в Брюхо, толпа расступается, Бартон все еще лежит на полу, свернувшись в клубок, все еще плачет, мать его, рядом с ним – одеяло.
Я швыряю ему журналы.
Он поворачивает голову и медленно тянет к себе одеяло по цементному полу.
– У меня была тетушка Маргарет, – говорит Радкин. – По кличке Маргуша, для своих – Давалка.
Смешки со всех сторон.
– Надо бабу какую-нибудь позвать, пусть ему поможет, – говорит кто-то.
– И всем нам заодно.
– При условии, что сначала она даст мне, а потом – Самбо.
Ноубл носком ботинка подсовывает журнал поближе.
– Давай, начинай.
Бартон лежит на боку под одеялом, журнал – перед ним.
Эллис наклоняется и раскрывает его.
Все смеются.
– Давай, Майк, – кричит Радкин. – Подсоби ему. В Брюхе трясутся от смеха брюхи.
Бартан начинает шевелиться под одеялом.
Смех продолжается.
– Эй, стаканчик не забудь, – говорит Олдман. – Я не хочу, чтобы ты нам все одеяло загадил.
Стив Бартон продолжает двигаться, глаза закрыты, слезы открыты, зубы сжаты, в мозгу – проклятия.
Хлопки возобновляются, и я снова среди них, но думаю о Бобби и о том, что Стив Бартон когда-то, не так давно, тоже был чьим-то маленьким мальчиком с машинками, паровозиками, надеждами, мечтами, любимой едой, нелюбимой едой, а сейчас вот он здесь – вышибала, сутенер, наркоман, дрочащий в белый пластиковый стаканчик из кофейного автомата на глазах у пятнадцати белых легавых.
Он увеличивает темп, и тут Радкин наклоняется и стаскивает с него одеяло в тот самый момент, когда член Бартона брызгает спермой, в тот самый момент, когда Крейвен щелкает полароидом, а хлопки превращаются в овацию.
– Младший следователь Эллис, – говорит Олдман. – Отнесите сперму мистера Бартона профессору
