видишь, желание пережить все, что переживает твой герой, не всегда приносит хорошие результаты.
— Ты серьезно так думаешь, Петр? — удивленно спросил Вондрачек.
— Абсолютно серьезно, Тони. Я тебе еще не рассказывал, что мы с Кочварой испытали на всеармейских соревнованиях разведчиков?
— Нет, расскажи…
— Это случилось, когда я еще стажировался в редакции «АБЦ вояка». Меня послали вместе с Кочварой куда-то под Оломоуц на финальные соревнования разведывательных отделений. Это было довольно значительное событие, поэтому туда понаехало множество журналистов. Каждый армейский журнал и газета послали туда, по меньшей мере, одного корреспондента и одного фоторепортера. Сначала я думал, что весь этот ажиотаж возник из-за присутствия большого числа генералов, но потом понял, что все дело в соревнованиях, которые не часто увидишь. Уже сама трасса соревнований, ка которой разведчики должны были форсировать по канату водный поток, карабкаться по скале и преодолевать множество других препятствий, обещала интересное зрелище. Перед началом я спросил Кочвару о плане нашей работы, так как никак не мог решить, где мне лучше стоять: у водного потока или у стрельбища, у скалы или у финиша.
— Что же тебе посоветовал Кочвара?
— Ты же его знал, этого ворчуна и добряка. Он посмотрел на меня сквозь очки в тонкой оправе и сказал: «Не паникуй, юноша! Видишь вон ту палатку? Это — буфет. Иди туда и выпей чаю. Когда придет время, я зайду за тобой». Я пошел в буфет, но большого удовольствия не испытал. Перед этим я поговорил с журналистом Кратким и фоторепортером Цингром, представлявшими редакцию армейского журнала. Они рассказали, что с одним из взводов побегут по трассе, чтобы сделать достоверные фотографии и самим испытать все, что переживают солдаты. До сих пор помню отеческий совет Цингра: «Тебе, Черник, тоже не помешало бы попробовать. Вот увидишь, потом будет намного легче писать».
Но я так и не попробовал. Кочвара пришел за мной только за несколько минут до того, как на финише появилось первое отделение. Он направил меня к нему и приказал узнать у ребят, как они чувствовали себя на трассе, какие препятствия преодолевали легко, а какие вызывали у них затруднения и почему. Мне надо было выяснить у них что-нибудь из их гражданской жизни и службы в разведывательной части. Сам Кочвара встал у табло и следил за результатами отдельных взводов. Потом он подозвал меня и мы вместе побеседовали с теми, кто показал лучшие и худшие результаты, а также с их командирами. У нас оказалось столько материала, что его хватило бы на три репортажа. Когда все было закончено, к финишу приплелись Краткий с Цингром. Чувствовали они себя так плохо, что их хотели отправить в лазарет. «Это было интересно, но — страшно», — все время твердил Цингр.
А знаете, что самое интересное во всей этой истории? Когда мы готовились к возвращению в Прагу, Краткий обратился к Кочваре с просьбой, чтобы он написал репортаж об этих соревнованиях для их журнала. А Кочвара, глядя на него через очки, только усмехался. Репортаж мы потом написали вместе, и я получил за это свой первый большой гонорар.
— Да, такому журналисту, как Кочвара, цены нет. Жаль, что он рано умер.
— Очень рано. Скоропостижная смерть… Да, Тони, пока не забыл. Твоя идея увидеть учения глазами солдат одной части или даже одного подразделения мне нравится. Что ты скажешь, если мы опишем действия экипажа того бронетранспортера, который с трудом завелся в автопарке?
— Отлично, начало у нас уже есть, ведь я фотографировал их там, в автопарке, и фамилии записал на всякий случай.
— Значит, договорились?
— Я — за!
К этому времени редакционная машина вместе с колонной доползла до рубежа атаки полка. Журналисты отыскали «свой» бронетранспортер и стали внимательно наблюдать за действиями экипажа. Петр достал репортерский блокнот, чтобы записать некоторые имена и свои наблюдения.
12
Звонок будильника, раздавшийся около шести часов утра, на этот раз оказался ненужным. К этому времени Йозеф Гумл уже сидел за завтраком. Он провел беспокойную ночь, его мучили невероятно страшные сны: как будто за ним гнались какие-то восковые фигуры и у него не было сил убежать, его заталкивали куда-то, куда ему совсем не хотелось. Он несколько раз просыпался, ходил по квартире, но стоило ему уснуть — и призраки опять возвращались к нему. Последний раз Йозеф проснулся около пяти и уже не мог уснуть. Он встал и начал делать все то, что делал каждый день, но только на час раньше.
«Сегодня самое время вернуться Марцеле и Ивану, — говорил он себе, бреясь перед зеркалом. — Кажется, меня начинает одолевать одиночество. А может, это подсознательное проявление заботы об Иване, желание, чтобы он здоровым и невредимым вернулся с Альп? Возможно. Говорят, что сны иногда бывают отражением действительности или того, о чем читаешь или думаешь. В таком случае не понимаю, почему именно меня преследовали жуткие сны. Вечер прошел спокойно. По телевизору не показывали ничего такого, что могло бы расстроить нервную систему. Я с удовольствием почитал рассказы Йогна. А готовить квартиру к сегодняшнему торжеству — это же было просто удовольствие».
О торжестве Гумл думал все время, пока не уснул. Он убеждал себя, что на этот раз оно должно пройти лучше, чем в предыдущие годы. Причин тому было более чем достаточно: наконец-то вся семья соберется вместе после трехнедельной разлуки, вчера был день рождения Ивана, а главное — завтра двадцатая годовщина свадьбы. Двадцать лет супружеской жизни…
Йозеф Гумл думал о торжестве и теперь, заваривая утренний чай, к которому стал привыкать, безуспешно борясь с язвенной болезнью.
Ивану наверняка понравится стереокомбайн, Марцеле — браслет, хотя она иногда и заявляла, что равнодушна к украшениям. Может, потому и равнодушна, что он никогда не дарил ей ничего стоящего…
Подполковник допил чай, но из-за стола не вставал. Во второй половине дня он должен выкупить заказанные розы. Надо думать, на этот раз Чермакова о его заказе не забудет. Она чуть ли не поклялась, что за этими розами сама съездит в оранжерею, но кто знает, верить ей или нет. В прошлом году она тоже клялась, что оставит ему цветы, и вынесла несколько увядших гладиолусов. Надо будет позвонить ей и напомнить о розах, потому что, если она их не достанет, он вынужден будет их просто-напросто где-нибудь украсть. За эти двадцать лет Марцела заслужила громадный букет, может, еще больший, чем был у нее в день свадьбы.
Он представил себе, как вечером жена спросит, помнит ли он, как они познакомились. И он, конечно, ответит, что это было так давно, что вспомнить просто невозможно. Хотя на самом деле он все отлично помнит, будто это было вчера.
Тогда, весной сорок седьмого года, саперов послали в район города Либерец искать и обезвреживать невзорвавшиеся бомбы, которые остались там еще с войны. Искал бомбы, а нашел Марцелу: она сидела в саду на скамейке с книгой в руках. Йозеф вместе с Мирой Килианом и Пепиком Брожем после работы пошли пить пиво — стояла страшная жара. Настроение было отличное, и, увидев девушку, он заговорил с ней, но нес такую чепуху, что до сих пор не понимает, почему она ему ответила.
— А что, не так уж плохо сидеть в холодке и читать о страданиях любви?
— Я бы вам, молодой человек, не пожелала такой любви, о которой я сейчас читаю.
— Что же вы такое страшное читаете?
— Я не читаю, а готовлюсь к экзаменам…
Так началось их знакомство. Через два дня у них было первое свидание, а потом они встречались ежедневно. Но вот срок командировки кончился и Йозеф уехал. У них завязалась активная переписка. Марцела до сих пор тщательно хранит все его письма. А через несколько недель после окончания учебы она приехала к нему и они сыграли свадьбу. Было это 25 августа 1947 года — как раз двадцать лет назад.
Двадцать лет жизни! Это немало. Марцеле не всегда было легко с таким мужем, как Йозеф: он часто
