девушками, но никогда не скрывал, что женат, что любит свою жену и не собирается ей изменять. Таким образом, он был верен Марцеле до тех пор, пока не встретился с Кларой.
С ней Гумл познакомился в марте и опять в поезде. Он возвращался в Прагу из Брно. Она ехала в одном с ним купе. И хотя Йозеф не принадлежал к категории мужчин, которые не упустят случая, чтобы заговорить с женщиной, он все же любил в дороге беседовать. Богатый опыт научил его, что за хорошим разговором путь становится короче. В этот раз ему и не надо было прилагать особых усилий. Стройная девушка с выразительными карими глазами и большим пучком каштановых волос сама предоставила Йозефу удобную возможность, когда попросила у него газету, лежавшую на столике у окна.
— Пожалуйста, — торопливо ответил он девушке. И когда через минуту пришел в себя от неожиданности, наклонился к ней и тихим голосом добавил: — Если вы попросили газету только из-за рубрики «Знакомство», то у меня есть предложение…
И тут она продемонстрировала прекрасные зубы, а также чувство юмора:
— Вы считаете, что мой единственный шанс в рубрике «Знакомство»?
— Конечно нет…
— А моя мама и тетя уверены в этом.
— Я просто хотел предложить вам вместо досконального изучения объявлений о знакомстве познакомиться со мной.
— Что, по-вашему, не будет так утомительно, а наоборот, приятно? Пожалуйста! Меня зовут Клара Скальская, изучаю философию, возраст — достаточно молода!
— Йозеф Гумл. Форма сама говорит о моей профессии, а что касается возраста — то чуть старше, чем вы.
— Отлично. Значит, будем считать, что мы уже познакомились. Теперь я могу углубиться в газету или у вас есть другое предложение?
— Может, вместо чтения газеты вы расскажете что-нибудь о себе?
— Ну уж нет… Знаете, мне совсем не хочется устраивать «исповедь сына века».
— Судя по вашему замечанию, Мюссе вы уже прочитали.
— Вы имеете в виду Альфреда де? Вы правы. Еще в гимназии «Исповедь сына века» была любимым произведением нашего преподавателя чешского языка. Поэтому недостаточно было прочитать сокращенный вариант, который кто-то самоотверженно размножил для всего класса, пришлось детально изучить этот роман.
— Надеюсь, Мюссе вас не разочаровал?
— Трудно сказать. Наше поколение на многие вещи смотрит по-своему, вам не кажется?
— Мне нелегко об этом судить.
— Почему? Ведь вы можете высказать свое мнение от имени нашего поколения.
— Конечно, от своего имени могу, но что касается вашего…
Она громко рассмеялась, а когда немного успокоилась, спросила:
— Вы хотите сказать, что причисляете себя к другому поколению? Разве несколько лет играют большую роль?
— Благодарю за комплимент, но это различие я бы определил не менее чем десятью годами.
Потом эти слова о разности в возрасте они много раз повторяли. Так началась их дружба, а затем и любовь, как они сами определяли свои отношения. Своим чувствам они отдались с таким жаром, на который только способны двадцатилетняя интеллигентная студентка и тридцатипятилетний не очень искушенный в любви офицер.
Связь их продолжалась почти четыре месяца. Они встречались в пражских ресторанчиках, в выставочных залах, в квартирах ее подруг и его сослуживцев, бродили по пражским паркам. Однажды поехали в Пругоницкий парк, который буквально благоухал весной. И именно там их увидела учительница из школы, где работала Марцела. Эта учительница вывезла туда свой класс на экскурсию. И конечно, она в тот же день все рассказала Марцеле.
Йозеф был готов к этому. Он давно хотел сам серьезно поговорить с женой и решить вопрос о разводе. И этот разговор у них состоялся.
— Ну что ж, если ты уверен, что эта девица тебя любит больше, чем я с Иваном, иди к ней, мы не будем мешать твоему счастью, — заявила жена.
Но на следующий день заболел Иван. Марцела отвезла его в больницу, где был поставлен диагноз: менингит. Общее горе и любовь к сыну сделали, казалось, невозможное: он навсегда расстался с Кларой и еще сильнее полюбил Марцелу и Ивана. Никто никогда не узнал, что причиной его возвращения в семью было обещание, данное самому себе: если Иван поправится, он расстанется с Кларой и будет жить с женой и сыном. Это предохранит Ивана от серьезных нервных потрясений. Страх за судьбу сына сыграл решающую роль.
Страх… Опять это ужасное слово. Да, он готов подписаться под тем, что сказал недавно доктору Дворжачеку: «Человек, утверждающий, что не ведает страха, либо лжец, либо попросту ненормальный. Но если он поймет причины, вызывающие страх, он способен преодолеть это неприятное чувство». Ну а что делать, если причина неизвестна? Что, если человек попадает в такое положение, в какое сейчас попал он? Он не знает, что там, под землей, он даже не может себе представить, какую пакость придумали те, кто соорудил этот тайник. Об этом он может только догадываться. Догадываться о том, что там, под землей, и о том, что произошло с Иваном. Точно он ничего не знает. Вообще ничего не знает. И это вызывает у него страх.
Подполковник быстро встал, перебросил одеяло через деревянные перила и вышел на дорогу, которая вилась по полигону. Он шел без всякой цели, чтобы отвлечься от навязчивых мыслей…
Ходил он долго. Два-три километра туда, потом обратно. И так до тех пор, пока над темным горизонтом не загорелся рассвет. Только потом он вернулся в домик на полигоне.
Он лег в постель, но уснуть ему так и не удалось. Утро застало его невыспавшимся и неспособным сконцентрировать мысли на серьезной задаче, которую ему предстояло решить.
18
Пиротехник министерства внутренних дел капитан Индржих Бенедикт приехал на полигон около семи тридцати. Гумл увидел старого друга, когда выходил после завтрака из столовой. Они сердечно поздоровались. Бенедикт рассказал, что приказ прибыть в Доброводице застал его на даче во Влтавице, где он с женой проводит отпуск.
— Я и не знал, что у тебя дача на Шумаве.
— Это не моя. Зять получил дом в наследство от бабушки, и вот мы поехали туда, чтобы сделать ремонт.
— Так-так. Теперь все ясно: готовишь себе гнездышко к пенсии?
— Думаю, до нее нам еще далеко. Если бы я был каким-нибудь клерком в конторе, то, может, и задумывался бы о пенсии, но наша работа не позволяет стареть. Ты сам это прекрасно знаешь.
— Конечно, знаю. Но я бы, Индржих, не сказал, что не хочу дожить до пенсии.
— Я тоже не против, но я смирился с тем, что до этого не доживу.
— Не каркай! Ты же знаешь, что в доме повешенного не говорят о веревке.
— Черт возьми! Ты хочешь сказать, что здешняя находка настолько опасна, что навевает на тебя черные мысли?
— Нет, нельзя сказать, что она настолько опасна, но и простой ее не назовешь.
— Ты уже видел этот сейф дьявола?
— Да, я был там вчера вечером.
— Ну и как?
— Думаю, под землей находится большой тайник. Об этом свидетельствует хотя бы то, как продуманно заминирован вход.
— Так, говоришь, с подобным мы еще не встречались?
