перчатках, с хлыстом в руке и сбирающуюся ехать кататься в кабриолете на одном из бешеных рысаков своих.
- Убирайтесь назад, не вовремя приехали! - крикнула было та ему на первых порах.
- Ну, что делать! - сказал Елпидифор Мартыныч, несколько сконфуженный таким приемом, и сбирался было отправиться в обратную, но Анна Юрьевна, увидав на нем его уморительную шинель на какой-то клетчатой подкладке и почему-то с стоячим воротником, его измятую и порыжелую шляпу и, наконец, его кислую и недовольную физиономию, не вытерпела и возымела другое намерение.
- Елпидифор Мартыныч, садитесь со мной и поедемте кататься. Ну, слезайте же поскорее с вашей пролетки! - приказывала она ему, усевшись сама в свой кабриолет.
Елпидифор Мартыныч повел глазами на сердито стоящего коня Анны Юрьевны, ослушаться, однако, не смел и, сказав своему кучеру, чтобы он ехал за ними, неуклюже и робко полез в довольно высокий кабриолет. Грум слегка при этом подсадил его, и только что Елпидифор Мартыныч уселся, и уселся весьма неловко, на левой стороне, к чему совершенно не привык, и не всем даже телом своим, - как Анна Юрьевна ударила вожжами по рысаку, и они понеслись по колеистой и неровной дороге. С Елпидифора Мартыныча сейчас же слетела шляпа; шинель на клетчатой подкладке распахнулась и готова была попасть в колеса, сам он начал хвататься то за кабриолет, то даже за Анну Юрьевну.
- Матушка, матушка, Анна Юрьевна... потише... убьете... ей-богу, убьете! - кричал он почти благим матом, но Анна Юрьевна не унималась и гнала лошадь.
Рысак, вытянув голову и слегка только пофыркивая, все сильнее и сильнее забирал.
- Господи!.. Господи! - продолжал кричать Елпидифор Мартыныч и стремился было сцапать у Анны Юрьевны вожжи, чтобы остановить лошадь.
- Не смейте этого делать! - прикрикнула та на него и еще сильнее ударила вожжами по рысаку.
Елпидифор Мартыныч начал уже читать предсмертную молитву; но в это время с парика его пахнуло на Анну Юрьевну запахом помады; она этого никак не вынесла и сразу же остановила рысака своего.
- Ступайте вон! С вами невозможно так близко сидеть, - сказала она ему.
Елпидифор Мартыныч, нисколько этим не обиженный, напротив, обрадованный, сейчас же слез, а Анна Юрьевна, посадив вместо него своего грума, ехавшего за ними в экипаже доктора, снова помчалась и через минуту совсем скрылась из глаз.
- Эка кобыла ногайская!.. Эка кобыла бешеная! - говорил Елпидифор Мартыныч, обтирая грязь и сало, приставшие от колес к его глупой шинели.
- У них-с не кобыла это, а мерин! - заметил ему кучер его.
- Я не об лошади говорю, а об барыне! - возразил ему с досадой Елпидифор Мартыныч.
- Д-да! Об барыне! - сказал, усмехнувшись, кучер.
IX
В этот же самый день князь ехал с другом своим бароном в Москву осматривать ее древности, а потом обедать в Троицкий трактир. Елена на этот раз с охотой отпустила его от себя, так как все, что он делал для мысли или для какой-нибудь образовательной цели, она всегда с удовольствием разрешала ему; а тут он ехал просвещать своего друга историческими древностями.
День был превосходнейший. Барон решительно наслаждался и природой, и самим собой, и быстрой ездой в прекрасном экипаже; но князь, напротив, вследствие утреннего разговора с женой, был в каком-то раздраженно-насмешливом расположении духа. Когда они, наконец, приехали в Москву, в Кремль, то барон всеми редкостями кремлевскими начал восхищаться довольно странно.
- Как это мило! - почему-то произнес он, останавливаясь перед царь-колоколом.
- Что же тут милого? - спросил его князь удивленным голосом.
- То есть интересно, хотел я сказать, - поправился барон и перед царь-пушкой постарался уже выразиться точнее.
- C'est magnifique![113] - проговорил он, надевая пенсне и через них осматривая пушку.
- Magnifique еще какой-то выдумал! - сказал князь, покачав головой.
- Ах, кстати: я, не помню, где-то читал, - продолжал барон, прищуривая глаза свои, - что в Москве есть царь-пушка, из которой никогда не стреляли, царь-колокол, в который никогда не звонили, и кто-то еще, какой-то государственный человек, никогда нигде не служивший.
- Ты это у Герцена читал, - сказал ему князь.
- Так, так!.. Да, да! - подтвердил с удовольствием барон. - Этот Герцен ужасно какой господин остроумный, - присовокупил он.
- Он и побольше, чем остроумный, - заметил каким-то суровым голосом князь.
- Конечно, конечно! - согласился и с этим барон.
В Оружейную палату князь повел его мимо Красного крыльца и соборов.
Барон заглянул в дверь Успенского собора и проговорил: 'Святыня русская!' Перед вновь вызолоченными главами Спаса-на-Бору он снял даже шляпу и перекрестился; затем, выйдя на набережную и окинув взором открывшееся Замоскворечье, воскликнул: 'Вот она, матушка Москва!'
Все эти казенные и стереотипные фразы барона князь едва в состоянии был выслушивать.
Всходя по лестнице Оружейной палаты, барон сказал, показывая глазами на висевшие по бокам картины: 'Какая славная кисть!'
- Прескверная! - повторил за ним князь.
- Ого, сколько ружей! - воскликнул барон, войдя уже в первую залу со входа.
- Много, - повторил за ним князь.
В комнате с серебряной посудой барон начал восхищаться несколько поискреннее.
- Отличные сюжеты, замечательные! - говорил он, осматривая в пенсне вещи и закинув при этом несколько голову назад. Наконец, к одному из блюд он наклонился и произнес, как бы прочитывая надпись: 'Блюдо'!
- Что ж 'Блюдо'? Читай дальше, - сказал князь, стоявший сзади барона и насмешливо смотревший на него.
- 'Блюдо'! - повторил барон, но дальше решительно ничего не мог прочитать.
- Э, да ты, брат, по-славянски-то совсем не умеешь читать! - подхватил князь.
- Да, то есть так себе... Плохо, конечно!.. - отвечал как-то уклончиво барон и поспешил перейти в другое отделение, где хранились короны и одежды царские.
- Это архиерейские одежды? - спросил барон, останавливаясь перед первым шкафом.
- Нет, это одежды царей, - отвечал протяжно сопровождавший его чиновник, - архиерейские одежды в ризницах.
- Те в ризницах? - почему-то переспросил с любопытством барон.
- В ризницах, - повторил ему еще раз чиновник.
Что касается до драгоценных камней, то барон, по-видимому, знал в них толк.
- Это очень дорогая вещь, - сказал он, показывая на огромный рубин в короне Анны Иоанновны[26].
- Да-с, - повторил чиновник.
- Этакая прелесть, чудо что такое! - произносил барон с разгоревшимися уже глазами, стоя перед другой короной и смотря на огромные изумрудные каменья. Но что привело его в неописанный восторг, так это бриллианты в шпаге, поднесенной Парижем в 14-м году Остен-Сакену[27] .
- Восемь штук таких бриллиантов!.. Восемь штук! - восклицал барон. Какая грань, какая вода отличная! - продолжал он с каким-то даже умилением, и в этом случае в нем, может быть, даже кровь сказывалась, так как предание говорило, что не дальше как дед родной барона был ювелир и торговал на Гороховой, в небольшой лавочке, золотыми вещами.
После бриллиантов барон обратил некоторое внимание на старинные экипажи, которые его поразили
