своею курьезностию.
- Что это за безобразие, что это за ужас! - говорил он, пожимая плечами.
- Покажи и тебя через десять лет в твоем пиджаке, - и ты покажешься ужасом и безобразием, - заметил ему князь.
- Тут не в том дело! Они сложны, огромны, но комфорта в них все-таки нет, - возразил барон.
- Никак не меньше нынешнего: попробуй, сядь, - сказал ему князь, явно желая подшутить над приятелем.
- Гораздо меньше! - воскликнул барон и в самом деле хотел было сесть, но чиновник не пустил его.
- Нет-с, этого нельзя, - сказал он ему не совсем, впрочем, смелым голосом.
- Жаль! - произнес барон и пошел дальше.
Когда они, наконец, стали совсем выходить, чиновник обратился к князю, которого он немножко знал, и спросил его почти на ухо:
- Кто это с вами, министр, что ли, какой?
Барон очень уж важен показался ему по виду своему.
- Нет, барон один, - отвечал ему с улыбкой и не без умысла князь.
- Ах, он ягель немецкий, трава болотная! - зашипел, заругался чиновник. - Недаром меня так претило от него!
Почтенный смотритель древностей был страшный русак и полагал, что все несчастья в мире происходят оттого, что немцы на свете существуют.
В Троицком трактире барон был поставлен другом своим почти в опасное для жизни положение: прежде всего была спрошена ботвинья со льдом; барон страшно жаждал этого блюда и боялся; однако, начал его есть и с каждым куском ощущал блаженство и страх; потом князь хотел закатить ему двухдневалых щей, но те барон попробовал и решительно не мог есть.
- Ах, ты, габерсупник[28]! - сказал ему почти с презрением князь.
- Почему же габерсупник? - возразил барон, как бы даже обидевшись таким названием.
Вина за обедом было выпито достаточное количество, так что барон сильно захмелел, а князь отчасти, в каковом виде они и отправились домой.
- Это Сухарева башня? - говорил барон не совсем даже твердым языком и устремляя свои мутные глаза на Сухареву башню.
- Сухарева! - отвечал ему прежним же насмешливым тоном князь.
- Ее Брюс[29] построил? - продолжал барон надменнейшим и наглейшим образом.
- И не думал! - возразил ему серьезно князь.
- Как не думал? - воскликнул барон. - Я положительно знаю, что водопровод ваш и Сухареву башню построил Брюс.
- Ну, да, Брюс!.. Ври больше! - произнес уже мрачно князь.
- Нет, не вру, потому что в России все, что есть порядочного, непременно выдумали иностранцы, - сказал барон, вспыхивая весь в лице.
- Отчего же ты до сих пор ничего порядочного не выдумал? - спросил его князь.
- Отчего я?.. Что же ты меня привел тут в пример? Я не иностранец! говорил барон.
- Врешь!.. Врешь! Иностранцем себя в душе считаешь! - допекал его князь.
- Вот вздор какой! - рассмеялся барон, видимо, стараясь принять все эти слова князя за приятельскую, не имеющую никакого смысла шутку; затем он замолчал, понурил голову и вскоре захрапел.
Князь же не спал и по временам сердито и насмешливо взглядывал на барона. Его, по преимуществу, бесила мысль, что подобный человек, столь невежественный, лишенный всякого чувства национальности, вылезет, пожалуй, в государственные люди, - и князю ужасно захотелось вышвырнуть барона на мостовую и расшибить ему об нее голову, именно с тою целию, чтобы из него не вышел со временем государственный человек.
По возвращении в Останкино, барон, не совсем еще проспавшийся, пошел досыпать, а князю доложили, что присылала Анна Юрьевна и что вечером сама непременно будет. Между тем княгиня велела ему сказать, что она никак не может выйти из своей комнаты занимать гостью, а поэтому князю самому надобно было оставаться дома; но он дня два уже не видал Елены: перспектива провести целый вечер без нее приводила его просто в ужас. Проклиная в душе всех на свете кузин, князь пошел к Елене и стал ее умолять прийти тоже к ним вечером.
- Но меня жена ваша, может быть, не велит принять, или, еще хуже того, приняв, попросит уйти назад! - возразила ему Елена.
- Что за пустяки! - произнес князь. - Во-первых, жена моя никогда и ни против кого не сделает ничего подобного, а во-вторых, она и не выйдет, потому что больна.
- Да, если не выйдет, в таком случае приду с удовольствием, - сказала Елена.
Сидеть с гостями князь предложил в саду, где, по его приказанию, был приготовлен на длинном столе чай с огромным количеством фруктов, варенья и даже вина.
Анна Юрьевна приехала в своей полумужской шляпе и вся раскрасневшаяся от жару. Она сейчас же села и начала тяжело дышать. Увы! Анна Юрьевна, благодаря ли московскому климату, или, может быть, и летам своим, начала последнее время сильно полнеть и брюзгнуть. Князь представил ей барона, который окончательно выспался и был вымытый, причесанный, в черном сюртучке и в легоньком цветном галстуке. Вскоре затем пришла и Елена: огромный черный шиньон и черные локоны осеняли ее бледное лицо, черное шелковое платье шикарнейшим образом сидело на ней, так что Анна Юрьевна, увидав ее, не могла удержаться и невольно воскликнула:
- Как вы прелестны сегодня!..
И сама при этом крепко-крепко пожала ей руку.
Барон тоже благосклонным образом наклонил перед Еленой голову, а она, в свою очередь, грациозно и несколько на польский манер, весьма низко поклонилась всем и уселась потом, по приглашению князя, за стол.
- Et madame la princesse?[114] - спросила она, как бы ничего не знавши.
- Она больна, - отвечал князь.
- И довольно серьезно, кажется, - заметила Анна Юрьевна, на минуту заходившая к княгине.
- Серьезно? - переспросила ее Елена.
- По-видимому, - отвечала Анна Юрьевна.
- Ну, нет! С ней это часто бывает, - возразил князь и, желая показать перед бароном, а отчасти и перед Анной Юрьевной, Елену во всем блеске ее ума и образования, поспешил перевести разговор на одну из любимых ее тем.
- Mademoiselle Helene! - отнесся он к ней. - Вы знаете ли, что мой друг, барон Мингер, отвергает теорию невменяемости и преступлений[30]!
- Я? - переспросил барон, совершенно не помнивший, чтобы он говорил или отвергал что-нибудь подобное.
- Да, вы!.. Во вчерашнем нашем разговоре вы весьма обыкновенные поступки называли даже виной, - пояснил ему князь.
- А! - произнес многознаменательно, но с улыбкою барон.
- А вы не согласны с этою теорией? - спросила его Елена.
- Да, не согласен, - отвечал барон, хотя, в сущности, он решительно не знал, с чем он, собственно, тут не согласен.
- Но почему же? - спросила его Елена.
- Потому что преступление... самое название показывает, что человек преступил тут известные законы и должен быть наказан за то.
- А что такое самые законы, позвольте вас спросить? - допрашивала его Елена.
