присоединен к предмету, находящемуся вне ее для себя; само суждение состоит в том, что лишь посредством него некоторый предикат связан с субъектом, так что, если бы это связывание не имело места, то субъект и предикат остались бы каждый для себя тем, что они суть, первый – существующим предметом, второй – представлением в голове. Но предикат, присоединенный к субъекту, должен также соответствовать ему, т.е. быть в себе и для себя тожественным ему. Это значение присоединения снова снимает субъективный смысл суждения и безразличное внешнее существование субъекта и предиката: это действие есть хорошее; связка показывает, что предикат принадлежит бытию предмета, а не связан с ним лишь внешним образом. В грамматическом смысле это субъективное отношение, при котором исходят от безразличной внешности субъекта и предиката, имеет полное значение; ибо это слова, связанные здесь внешним образом. По этому поводу можно также упомянуть, что хотя предложение в грамматическом смысле имеет субъект и предикат, но оно не есть еще оттого суждение. Последнее подразумевает, что предикат находится к субъекту в отношении, обусловленном определениями понятий, т.е. как некоторое общее к некоторому частному или единичному. Если то, что говорится о единичном субъекте, само есть нечто единичное, то это простое предложение. Напр., Аристотель умер на 73-м году[1] своей жизни, в 4-м году 115-й олимпиады, – это простое предложение, а не суждение. Оно имело бы отчасти характер суждения, если бы одно из обстоятельств, время смерти или возраст этого философа подвергались сомнению, а между тем по какому-либо основанию на приведенных цифрах приходилось настаивать. Ибо в таком случае они признавались бы за нечто общее, существующее и без определенного содержания – смерти Аристотеля, за наполненное другим или также пустое время. {40}Так, известие «мой друг N. умер» есть предложение; оно было бы суждением лишь тогда, если бы возник вопрос, есть ли эта смерть действительная или лишь кажущаяся.
Если суждение обычно объясняется так, что оно есть соединение двух понятий, то для внешней связки можно пожалуй сохранить неопределенное выражение «соединение» и признавать далее, что по крайней мере, соединяемое суть понятие. Но вообще это объяснение весьма поверхностно не только потому, что, напр., в разделительном суждении соединено более двух так называемых понятий, но и потому, что объяснение дает гораздо более, чем есть на деле; ибо то, что тут подразумевается вообще, суть не понятия, едва ли даже определения понятий, а в сущности лишь определения представлений; по поводу понятия вообще и определенного понятия было уже замечено, что то, чему обычно дается это название, никоим образом не заслуживает названия понятия; откуда же в суждении могут взяться понятия? В сказанном объяснении главное есть то, что не обращается внимания на существенное в суждении, именно на различение его определений, и еще менее на отношение суждения к понятию.
Что касается дальнейшего определения субъекта и предиката, то уже было упомянуто, что именно лишь в суждении они должны получить свое определение. Но поскольку суждение есть положенная определенность понятия, то ей присущи сказанные отличения непосредственно и отвлеченно, как единичность и общность. Но поскольку оно есть вообще существование или инобытие понятия, еще не возвратившегося снова к тому единству, в силу которого оно есть понятие, то здесь выступает также та определенность, которая чужда понятию, – противоположность бытия и рефлексии или бытия в себе. Но так как понятие составляет существенное основание суждения, то эти определения по меньшей мере столь безразличны, что в каждом, одном присущем субъекту, другом – предикату, имеет место и обратное отношение. Субъект, как единичное, является прежде всего, как сущее или сущее для себя согласно определенной определенности единичного, – как действительный предмет, хотя он есть лишь предмет представления, – как, напр., храбрость, право, соответствие и т.п. – о котором судят; напротив, предикат, как общее, является рефлексиею о субъекте или, правильнее, также его рефлексиею в себя самого, выходящею за эту непосредственность и снимающею определенности, как только сущие, – его бытием в себе. Таким образом, исходят от единичного, как от первого, непосредственного, и повышают его через суждение до общности; точно так же, как сущее лишь в себе общее нисходит в единичном до существования или становится сущим для себя.
Это значение суждения должно быть признаваемо за его объективный смысл и вместе с тем за истину предыдущих форм перехода. Сущее становится и изменяется, конечное переходит в бесконечное; осуществленное выступает из своего основания в явление и исчезает в своем основании; акциденция обнаруживает богатство субстанции так же, {41}как и ее мощь; в бытии необходимое отношение проявляется в переходе в другое, в субстанции – в видимости в некотором другом. Эти переход и видимость теперь перешли в первоначальное разделение понятия, причем последнее, возвращая единичное в бытие в себе его общности, равным образом определяет общее, как действительное. То и другое есть одно и то же, единичность положена в ее рефлексии в себя, а общее, как определенное.
Но это объективное значение выражается теперь также в том, что данные различения, поскольку они вновь выступают в определенности понятия, вместе с тем положены, только как являющиеся, т.е. что они не суть нечто постоянное, но присущи одному определению понятия так же, как другому. Поэтому субъект может быть принимаем также за бытие в себе, а напротив, предикат за существование. Субъект без предиката есть то же, что в явлении вещь без свойств, вещь в себе, пустое неопределенное основание; он есть при этом понятие внутри себя самого, получающее различимость и определенность лишь в предикате; последний составляет тем самым сторону существования субъекта. Через эту определенную общность субъект находится в отношении к внешнему, открыт для воздействия других вещей и вступает в действие против них. То, что существует (da ist), выступает из своего внутри бытия в общий элемент связи и отношений, в отрицательные отношения и игру действительности, которая есть продолжение единичного в других и потому общность.
Только что указанное тожество, состоящее в том, что субъект также присущ и предикату, и наоборот, находится не только в нашем размышлении; оно не только в себе, но и положено в суждении, ибо суждение есть отношение их обоих; связка выражает собою, что субъект есть предикат. Субъект есть определенная определенность, а предикат есть эта его положенная определенность; субъект определен лишь в своем предикате или, иначе сказать, лишь в нем он есть субъект, в предикате он возвращен в себя и есть в нем общее. Но поскольку субъект есть самостоятельное, то этому тожеству присуще такое отношение, что предикат не имеет самостоятельного существования для себя, но имеет существование лишь в субъекте; первый включен в последний. Поскольку, стало быть, предмет отличается от субъекта, первый есть лишь единичная определенность последнего, лишь одно из его свойств; сам же субъект есть конкретное, полнота многообразных определенностей, из коих предикат содержит в себе лишь одну; субъект есть общее. Но, с другой стороны, и предикат есть самостоятельная общность, а субъект, наоборот, есть лишь одно из его определений. Тем самым предикат подчиняет себе субъект; единичность и частность есть не для себя, но имеет свою сущность и субстанцию в общем. Предикат выражает субъект в своем понятии; в предикате единичное и
