определенностью, которая есть вместе с тем принцип различения частного. Это различение предмет имеет в видовой особенности, которая делает его определенным видом и обосновывает его отделение от прочих видов,
Определение, которое таким образом возвращает предмет к его понятию, касается его внешности, необходимой для его осуществления; оно отвлекает от того, что привходит к понятию при его реализации, через что он выступает, во-первых, как идея, а во-вторых, как внешнее осуществление. Описание имеет значение для представления и принимает в себя это дальнейшее принадлежащее реальности содержание. Определение же сводит это богатство многообразных определений наглядного существования к простейшим моментам; какова форма этих простых элементов, и как они взаимно определены, это содержится в понятии. Тем самым предмет, как указано, понимается, как общее, которое есть вместе с тем по существу определенное. Самый предмет есть третье, единичное, в котором род и частность положены в одно, и нечто непосредственное, положенное вне понятия, так как последнее еще не есть самоопределяющее.
В этих определениях, в различии формы определения, понятие находит само себя и имеет в них соответствующую ему реальность. Но так как рефлексия моментов понятия в самих себя, единичность, еще не содержится в этой реальности, так как при этом объект, поскольку он находится в познании, еще не определен, как субъективный, то наоборот, познание есть нечто субъективное и имеет некоторое внешнее начало, или иначе есть нечто субъективное в силу своего внешнего начала в единичном. Содержание понятия поэтому есть нечто данное и случайное. Конкретное понятие само есть тем самым нечто случайное в двух отношениях, во-первых, по своему содержанию вообще, а во-вторых, смотря по тому, какие определения содержания разнообразных качеств, свойственных предмету в его внешнем существовании, избираются для понятия и должны составить его моменты.
В последнем отношении требуется ближайшее рассмотрение. А именно так как единичность, как определенное бытие в себе и для себя, ле{176}жит вне своеобразного определения понятия синтетического познания, то нет никакого принципа, решающего вопрос о том, какие стороны предмета должны рассматриваться, как принадлежащие к определению его понятия, и какие, как принадлежащие лишь внешней реальности. В этом заключается некоторая трудность при определениях, неустранимая для сказанного познания. Но при этом следует сделать некоторое различение. Во-первых, для продуктов самосознательной целесообразности легко найти определение, так как цель, которой они должны служить, есть некоторое определение, проистекающее из субъективного решения и составляющая существенную частность, ту форму осуществляющегося, о которой тут единственно идет речь. Прочая природа их материала или другие внешние свойства, поскольку они соответствуют цели, содержатся в его определениях, остальные же несущественны.
Во-вторых, геометрические предметы суть отвлеченные пространственные определения; лежащая в основе их отвлеченность, так называемое абсолютное пространство, утратила все дальнейшие конкретные определения и содержит в себе далее лишь такие образы и фигуры, какие в ней положены; поэтому они по существу есть то, чем они должны быть; определения их понятий вообще и ближайшим образом видовая особенность есть в них их простая неискаженная реальность; в этом отношении они таковы же, как и продукты внешней целесообразности, равно как сходны в этом с предметами арифметики, основание коих составляет также лишь то определение, которое в них положено. Пространство имеет, правда, еще дальнейшие определения, тройственность своих измерений, свою непрерывность и делимость, которые полагаются в нем не через внешнее определение. Но они принадлежат к заранее принятому материалу и суть непосредственные предположения; лишь связь и сплетение этих субъективных определений с этою своеобразною природою той почвы, на которую они перенесены, порождают синтетические отношения и законы. Так как в основании определений чисел лежит простой принцип одного, то их связь и дальнейшее определение есть совершенно только нечто положенное; напротив, определения пространства которое есть для себя непрерывная внешность, протекают далее и имеют отличную от их понятия реальность, уже не принадлежащую однако к непосредственному определению.
Но, в-третьих, с определениями конкретных объектов как природы, так и духа, дело обстоит совсем иначе. Такие предметы суть вообще для представления вещи со многими свойствами. Здесь ближайшим образом вопрос состоит в том, чтобы обнаружить их ближайший род и видовую особенность. Поэтому надлежит определить, какое из многих свойств принадлежит предмету, как род, и какое, как вид, далее какое из этих свойств существенное; а для последнего требуется познать, в какой связи они состоят одно с другим, положено ли уже одно из них вместе с другими. Но для этого еще нет никакого иного критерия, кроме самого существования. Существенность свойства для определения, в коем оно должно быть положено, как простая неразвитая определенность, есть его {177}общность. Но последняя в существовании вполне эмпирична, общность во времени, если данное свойство сохраняется, между тем как прочие обнаруживаются как преходящие, при устойчивости целого; или общность, проистекающая из сравнения с другими конкретными целыми и тем самым не идущая далее того, что присуще им всем. Если сравнение всего общего характера, как он представляется эмпирически, и дает для того общую основу, то все же рефлексия должна объединить его в одно простое мысленное определение и усвоить простой характер такого целого. Но удостоверение в том, что некоторое мысленное определение или некоторое единичное непосредственное свойство составляет простую и определенную сущность предмета, может состоять лишь в некотором выводе такого определения из конкретного состава. А это требовало бы некоторого анализа, превращающего непосредственный состав в мысли и сводящий его конкретность к чему-либо простому; анализа, который выше только что рассмотренного, так как первый должен бы был быть не отвлекающим, но еще сохранять в общем определенность конкретного, объединять ее и указывать ее зависимость от простого мысленного определения.
Но отношения разнообразных определений непосредственного существования к простому понятию были бы теоремами, которые требовали бы доказательства. Определение же, как первое, еще не развитое понятие, поскольку оно (определение) должно усвоить простую определенность предмета, и это усвоение должно быть чем-то непосредственным, может воспользоваться для того лишь одним из своих непосредственных так называемых свойств, – определением чувственного существования или представления; их выделение посредством отвлечения и образует простоту, а для приобретения понятием общности и существенности его отсылают к эмпирической общности, к сохранению при изменении условий, и к рефлексии, которая ищет определения понятия во внешнем существовании и в представлении, т.е. там, где понятия нельзя найти. Поэтому определение тем самым отказывается от настоящих определений понятия, которые были бы по существу принципами предметов, и довольствуется признаками, т.е. определениями, в которых существенность для самого предмета безразлична, и которые имеют лишь целью быть значками для некоторой внешней рефлексии. Такая единичная внешняя определенность слишком не соответствует конкретной целостности и природе ее понятия для того, чтобы быть избранною для себя и принятою с тою целью, чтобы конкретное целое нашло в ней свое истинное выражение и определение. Наприм., по замечанию Блуменбаха мочка уха есть нечто, отсутствующее в прочих животных, и потому согласно обычному способу речи об общих и отличительных признаках могущее считаться с полным правом отличительным признаком при определении физического человека. Но насколько такое чисто внешнее определение оказывается сейчас же несоответственным представлению всего общего характера физического человека и тому требованию, чтобы определением понятия было нечто существенное! Дело чистого случая, бывают ли принятые в {178}определение признаки такими чисто вспомогательными прибавками или более приближаются к природе некоторого принципа. Вследствие их внешности усматривается также, что с их помощью ничего нельзя начать в познании понятия; напротив, нахождению родов в природе и духе предшествует смутное чувство, неопределенное, но глубокое мнение, чаяние существенного, и затем уже ищется для рассудка определенная внешность. Понятие, выступая в существовании во внешность, раскрывается в своих различениях и не может быть совершенно связано с такими отдельными свойствами. Свойства, как внешность вещи, внешни самим себе; в сфере явления по
