— Не спеши, дай ему время. От эдакого удара у него в голове небось все перепуталось. Думаю, прежде чем лезть к нему с расспросами, нам самим придется кое-что рассказать. — Затем он обернулся к недоуменно таращившему глаза больному и с безмятежным видом сказал: — Уильям, ты меня узнаешь? Я Кадфаэль, брат Кадфаэль. А как только отслужат заутреню, сюда мне на смену придет брат Эдмунд. Ты сейчас в лазарете, стало быть, на его попечении, но самое худшее уже позади. Так что, приятель, ни о чем не тревожься, лежи себе спокойненько, а волноваться предоставь другим. Тебя, знаешь ли, крепко съездили по макушке, к тому же ты свалился в реку и здорово нахлебался воды. Но, благодарение Всевышнему, все эти напасти в прошлом — нынче тебе ничто не угрожает. Надобно только малость полежать, отдохнуть — и все будет в порядке.
На сей раз слабая, дрожащая рука раненого все-таки дотянулась до макушки. Мастер Уильям застонал, но глаза его прояснились, выражение их стало осмысленным. Затем он заговорил. Голос его звучал слабо, едва слышно, но управитель уже понимал где и почему находится. В памяти его оживало случившееся.
— Он… сзади… Подкрался сзади… Вышел со двора… Дверь открытая… оттуда вышел… кто-то оттуда…
И тут, только сейчас, Уильям Рид понял, что же все-таки случилось. Издав негодующее восклицание, он попытался подняться, но боль оказалась такой сильной, что он со стоном рухнул обратно на подушку.
— Деньги! — в ужасе воскликнул он. — Деньги нашего аббатства! Арендная плата за год! За целый год!
— Да не убивайся ты так. Человеческая жизнь всяко дороже аббатской арендной платы, — добродушно заверил его Кадфаэль. — Да и насчет пропавших денег отчаиваться рано. Есть надежда, что с Божьей помощью их еще удастся найти.
— Тот негодяй, который ударил тебя по голове, — промолвил сержант, склонившись к постели мастера Уильяма, — срезал твою суму ножом, прихватил ее и был таков. Но не думаю, чтобы он успел далеко убежать. Если ты нам поможешь, мы его изловим, так что расскажи все, что помнишь, да поподробнее. Прежде всего — где он на тебя напал? В каком месте?
— Где, где? Да меньше чем в сотне шагов от моего собственного дома, вот где, — с горечью посетовал управитель. — Я уже закончил обход и заглянул домой, чтобы наскоро свериться со свитками — не упустил ли чего, — а уж потом нести деньги в аббатство, и вот… — Уильям осекся и заморгал глазами. Все это время он смутно осознавал, что рядом с его постелью сидит какой-то угрюмый и молчаливый молодой человек, но, кажется, только сейчас вообразил, кто же это. Проморгавшись, он смерил сынка не слишком ласковым взглядом и в ответ получил такой же — видать, для обоих подобный обмен взглядами был делом привычным.
— А ты что тут делаешь? — спросил Уильям.
— Я ждал, когда ты придешь в себя, — надобно ведь сказать матушке хоть что-то утешительное.
Эдди перевел взгляд на сержанта и с вызовом в голосе заявил:
— Я могу сказать, зачем он вчера потащился домой. Не свитки свои читать да перечитывать. Больно ему это нужно, он там каждую заковыку наизусть знает. Нет, он хотел в очередной раз прочесть нравоучение мне, перечислить все мои проступки да предупредить, что штраф, который я должен заплатить через два дня, — теперь моя забота, а не его и ему нет дела до того, как да откуда я раздобуду деньги. А ежели мне не удастся их достать, то я могу отправляться в темницу. И поделом, потому как за все так или иначе надо платить. — Он помолчал, а потом с неохотой добавил: — Может, так, а может, и нет. Сдается мне, скорее всего, он хотел просто-напросто устроить мне разнос, высказать, что у него наболело, а потом заплатить все мои долги. В конце концов, такое уже не раз бывало. Бранится, кипятится, а денежки все едино выкладывает, потому как, видите ли, не хочет позорить свое доброе имя. Только у меня не было никакой охоты выслушивать всякие занудные наставления и терпеть поношения да насмешки. Поэтому я взял да убежал из дому — от него подальше. И не напрасно. Встретилась мне славная компания, и стали мы биться об заклад, кто из нас лучший стрелок из лука. Я поставил все, что у меня было, и, слава Богу, сделал удачный выстрел. И выиграл половину той суммы, какая с меня причитается.
— Ага… — протянул сержант, с подозрением прищурив глаза. — Выходит, ты в пух и прах рассорился со своим отцом. А после этого ты, мастер Уильям, — он обратился к управителю, — спустя недолгое время вышел из дому со всеми аббатскими деньгами, и тут на тебя напали. Проломили голову, деньги забрали, а самого столкнули в реку, думая, что ты уже мертв. А ты, — сержант снова обернулся к молодому человеку, — вдруг раздобыл целую кучу денег. Половину той суммы, какая требуется тебе, чтобы не угодить в темноту.
Приглядываясь к отцу и сыну, Кадфаэль чувствовал, что до сих пор Эдди и в голову не приходило, какое страшное подозрение может на него пасть, да и сам мастер Уильям даже не задумывался о подобной возможности. Сержанту, возможно, и казалось, что все подозрительно складывается одно к одному, управитель же ворчал на сына больше по привычке. К тому же голова у него отчаянно трещала, что не добавляло настроения.
— Коли ты так печешься о матушке, так и сидел бы лучше дома, а то там ты не частый гость, — сердито буркнул отец.
— Так я и сделаю. Теперь-то я вижу, что ты брюзжишь, как всегда, а стало быть, пошел на поправку. Что же до матушки, то она под приглядом — кузина Элис от нее не отходит. Конечно, она вся извелась из-за тебя, но ничего, я ее успокою. Скажу, что ты как был занудным старым ворчуном, так им и остался, а значит, хоть тебя и треснули по макушке, в голове от этого ничего не сдвинулось. Так что, скоре всего, ты будешь докучать нам еще лет двадцать, никак не меньше. Я пойду к матушке, как только меня отпустят. Но, по моему разумению, вот он, — Эдди указал на сержанта, — хочет сначала услышать твой рассказ. До того он ни тебя, ни меня в покое не оставит. Так что лучше выкладывай сразу все, что знаешь.
Мастер Уильям устало кивнул и сдвинул кустистые брови, силясь припомнить все, даже мельчайшие подробности.
— Ну, вышел я, значит, из дому и пошел… Помню, я проходил мимо двора дубильщика кож, и вроде бы калитка в его стене была приоткрыта… да, точно была. Но шагов позади я не слышал. А потом на меня словно стена обрушилась. И все — больше ничего не помню. Только холодно очень стало. Смертельно холодно, как в могиле… Ну а потом я очнулся здесь — лежу себе в постели. А как я сюда попал, кто меня уложил — понятия не имею.
Слушая рассказ о том, как его выловили из реки и доставили в лазарет, управитель лишь тяжело вздыхал и беспомощно качал головой — ничего этого он, разумеется, не помнил.
— Так ты, мастер Рид, полагаешь, что негодяй прятался за калиткой? Подстерег тебя возле мастерской дубильщика?
— Похоже, так оно и было.
— Неужто ты так ничего и не заметил? Даже головы повернуть не успел? Может, углядел что-нибудь хоть краешком глаза, а? Постарайся припомнить — любая мелочь может помочь нам напасть на его след. Какого он был роста? Толстый или худой? Молодой или старый?
Ни на один из этих вопросов Уильям Рид ответить не мог. В то время уже сгущались сумерки. Управитель шел по спускавшемуся к реке проулку, в котором, насколько он помнил, не было больше ни души. И слышал он лишь звуки собственных шагов. По обе стороны проулка высились глухие заборы, за которыми находились сады, огороды или хозяйственные дворы. Мало ли кто мог там затаиться. Так или иначе, он никого не видел, ничего не слышал. Тишина, сумерки, пустынная улица — а затем неожиданный удар, холод и мрак. Сколько управитель ни силился, добавить ему было нечего. Кроме того, хотя сознание его оставалось ясным, мастер Уильям начинал уставать. Язык его ворочался с трудом.
Но тут, как раз вовремя, подошел брат Эдмунд. Присмотревшись к больному, он обернулся к посетителям и молчаливым, но многозначительным кивком дал понять, что им пора уходить, поскольку мастеру Риду необходим покой. Эдди склонился и приложился к свисавшей с постели руке отца, однако же так быстро и резко, словно не поцеловал ее, а клюнул. Затем он повернулся, вышел за дверь и, щурясь на солнце, стал дожидаться сержанта. Вид у молодого человека был мрачный и вызывающий.
— Так вот, — промолвил Эдди, когда шерифский служака тоже покинул лазарет, — как уже было сказано, с батюшкой мы побранились, из дому я убежал и решил попытать счастья в стрельбе из лука. Заложил что было, все поставил на кон, и удача мне улыбнулась. Один славный выстрел — и денежки мои. Если хочешь, я могу назвать имена тех, с кем состязался, — они подтвердят, что так все и было. Однако,
