Народ, стоявший у него за спиной за воротами, стал напирать сзади — всем хотелось получше увидеть, чтобы не пропустить самого важного, — поэтому никто не услышал цокота копыт, не заметил всадника, рысью подъехавшего из-за угла со стороны площади. За стеной кладбища в это время раздался дикий вопль, послышалась разноголосица удивленных и возмущенных выкриков, стоявшие впереди засыпали говорившего градом вопросов, затем громко передавали назад услышанное, которое доходило туда уже в искаженном и перевранном виде. Ниниан скрепя сердце приготовился уже проталкиваться вперед сквозь толпу, чтобы не оставить своих женщин беззащитными перед обрушившейся на них угрозой. Для него все теперь было кончено, он мысленно уже прощался со свободой, а может быть, и с жизнью! Набрав в грудь воздуха, он положил руку на плечо ближайшего перед собой человека, загораживавшего ему дорогу, так как ворота перед ним были забиты плотной стеной людей, которые сперва боязливо держались в стороне, а сейчас ринулись вперед, чтобы не упустить ничего из происходящего.
Зычный рев, в котором звучали ужас и возмущение, раздался из-за стены кладбища и заставил юношу остановиться так резко, что он чуть было не отшатнулся назад за ворота. Чей-то мужской голос, призывая в свидетели небо, кричал, что ни в чем не виновен. Значит, это не Диота! Не она, а какой-то мужчина!
— Милорд! Клянусь вам, я тут ни при чем! Не встречал я его и не видел ни в тот день, ни ночью! Я сидел у себя дома. Спросите мою жену! Я никого не трогал, тем более священника! Кто-то оболгал меня! Милорд аббат, видит бог, я…
От передних рядов, передаваемое из уст в уста, до Ниниана долетело имя: «Джордан Эчард… Джордан Эчард… это был Джордан Эчард… Джордана Эчарда схватили… «
Ниниан как-то сразу весь обмяк. После пережитого напряжения его била дрожь, он забыл о подстерегающей его опасности и даже не заметил, что капюшон сполз у него с головы и теперь складками лежал на плечах. Цоканье копыт у него за спиной смолкло, всадник остановился, и лошадь чмокала копытами, перебирая ногами на раскисшей после оттепели дороге.
— Эй ты, малый!
Рукоятка хлыста ткнула Ниниана в спину, и он испуганно обернулся. Он увидел перед собой наклонившееся к нему лицо всадника. Это был крупный, мускулистый и краснолицый пятидесятилетний мужчина в богатом платье, лошадь под ним блистала дорогой сбруей. Властный тон и выражение лица незнакомца говорили о его родовитости. Красивое лицо с бородой, выразительные, немного оплывшие черты, уже начавшие терять былую резкость и четкость линий, производили запоминающееся впечатление. Взаимное пристальное разглядывание, длившееся недолгий миг, было вновь прервано нетерпеливым, но добродушным тычком в плечо Ниниана, одновременно с которым последовал и приказ:
— Да, это я тебе, парень! Возьми-ка и подержи мою лошадь, пока я загляну посмотреть, что там делается! Не бойся, не пожалеешь! А ты не знаешь, что там такое творится? Неспроста, видать, этот крикун разорался!
Не помня себя от счастья после пережитого страха, Ниниан ощутил приступ веселости. Состроив подобострастную физиономию, он послушно взял лошадь под уздцы и мгновенно превратился в бедняка Бенета, простого конюха из деревни.
— Я и сам толком ничего не знаю, хозяин! — сказал он. — Говорят, там схватили какого-то человека за убийство священника.
Ниниан погладил шелковую морду лошади, потрепал ей челку. Лошадь, тряхнув головой, потянулась к нему любопытной мордой и, фыркнув паром из горячих ноздрей, благодарно приняла его ласку.
— Славная лошадка, милорд! Не тревожьтесь, уж я за ней присмотрю!
— Так, говоришь, схватили убийцу? Значит, молва не ошиблась.
Всадник соскочил с седла и ринулся сквозь толпу — словно серп, сметающий перед собой траву, — расталкивая людей плечом и властным окриком прокладывая себе путь. Ниниан остался стоять на дороге, прислонившись щекой к лоснящемуся боку лошади. Целый сонм противоречивых чувств бушевал в его душе: веселье и благодарность и радостное предвкушение дальнего путешествия, которому не мешали больше никакие сомнения и угрызения совести; но в то же время где-то в глубине оставалось горькое чувство от сознания, что один человек погиб, а другой обвинен в убийстве. Ниниан не сразу даже вспомнил, что надо надеть на голову капюшон да поглубже натянуть его на лицо, но, по счастью, все вокруг были поглощены суматохой за стеною кладбища, и никто не обратил внимания на какого-то конюха, державшего под уздцы хозяйскую лошадь. Лошадь служила Ниниану отличным прикрытием, но из-за нее нельзя было подойти поближе к воротам, и как ни напрягал он слух, но так и не сумел ничего разобрать в том гвалте, который доносился из-за стены на улицу. Еще некоторое время он слышал протестующие крики, перекрываемые громкими замечаниями окружающих, сливавшиеся в неразборчивый гомон. Наверное, среди них раздавались и трезвые голоса Хью Берингара и аббата, но они тонули в общем гаме.
Ниниан прислонился лбом к теплой лошади, легонько подрагивавшей от прикосновения, и возблагодарил бога за своевременное спасение.
В центре столпотворения грозно возвысил свой голос аббат Радульфус. Он не часто прибегал к этому средству, но на сей раз почел его необходимым.
— Молчать! — загремел он на расшумевшуюся толпу. — Довольно сраму! Вы оскверняете святое место! Молчать, говорю вам!
И как по мановению руки, вокруг воцарилась глубокая тишина, которая грозила в любой миг вновь разразиться бушующим хаосом, если не обуздать его заранее.
— Вот так! Молчите же все, ибо вам нечего тут утверждать и доказывать. Дайте говорить тем, кому есть что сказать! Итак, милорд шериф, вы обвиняете этого человека, Джордана Эчарда, в убийстве. Какие у вас есть тому доказательства?
— Это доказано свидетельством человека, который заявил и вновь подтвердит свое заявление, что Джордан Эчард солгал, сказав, будто бы провел эту ночь у себя дома. Зачем ему лгать, если ему нечего скрывать? Далее, есть свидетельство другого человека, который видел, как он крадучись вышел с мельничной дороги и направился к своему дому на рассвете в день рождества. Этого достаточно, чтобы задержать его как подозреваемого, — решительно закончил Хью свою речь и подал знак сержантам, которые чуть ли не с нежностью ухватили под руки перепуганного Джордана. — А то, что он затаил обиду на отца Эйлиота, всем известно.
— Милорд аббат! — взмолился трепещущий Джордан. — Клянусь вам, я и пальцем не тронул священника. Я даже не видал его, я там вовсе не был… Это неправда… Они все лгут…
— Очевидно, найдутся люди, готовые поклясться, что ты там был, — сказал Радульфус.
— Это я сказал, что видел его, — выступил вперед родственник старосты, очень озадаченный и огорченный тем, как обернулась его болтовня. — Как же мне было не сказать, когда я, и правда, видел его. А было это утром чуть свет, и я только сказал, как было на самом деле! Но я не желал ему зла и не думал ничего плохого, я решил, что он просто балует, я же слышал, что люди про него рассказывают…
— Так что же про тебя рассказывают, Джордан? — ласково спросил Хью.
Джордан проглотил комок в горле и весь скривился от стыда за свои ночные похождения и от страха, что, промолчав, он сделает себе еще хуже. Он потел, извивался и вдруг бухнул:
— Подумаешь, большое дело! Я — уважаемый человек… Ну был я там, так ведь ничего плохого не делал… Я там был по делу благотворительному, вот спозаранку и пошел… к… старенькой вдове Уоррен, что там живет…
— А может, на ночь глядя к шлюхе-служанке? — выкрикнул чей-то голос из толпы, и по ее рядам пробежала волна смешков, но аббат сверкнул взглядом, и смешки улеглись.
— Так ли было, если по правде? Да, может быть, еще и на глазах у отца Эйлиота? — спросил Хью. — Он бы очень строго осудил такое распутное поведение. Не застал ли он тебя врасплох, Джордан, когда ты крадучись входил в дом? Я слышал, что отец Эйлиот был склонен обличать грех не сходя с места, и притом очень резко. Не так ли случилось, что ты его убил и сбросил в пруд?
— Не делал я этого! — взвыл Джордан, — Клянусь, между нами не было стычек! Ну впал я в грех с девкой — что было, то было, но и только! Не ходил я по тропинке дальше ее дома! Спросите ее, пускай она скажет! Я был у нее всю ночь…
Все это время Синрик размеренно и молча продолжал закапывать могилу, он работал неторопливо, не обращая, казалось, ни малейшего внимания на кутерьму у себя за спиной. В конце перепалки он с усилием распрямил спину и с хрустом расправил плечи. Затем обернулся и, как был, с лопатой в руке, двинулся
