племени.
Прежде чем отправиться к аббату Радульфусу и доложить ему, как обстоят дела в Эйтонском лесу, Кадфаэль повел лошадь в конюшню, чтобы поставить ее в стойло. Даже в это позднее время в конюшне наблюдалось какое-то движение, прибывали гости, и здесь устраивали и обхаживали их коней. Правда, в эту пору года путников на дорогах графства было совсем немного; летняя суматоха, когда многочисленные купцы и торговцы разъезжали туда-сюда непрестанно, уступила место осеннему затишью. Лишь позже, с приближением праздника рождества Христова, странноприимный дом вновь будет полон путников, направляющихся домой навестить родственников. А теперь, в промежутке, тем, кто дал обет оседлости, вполне можно было найти время, чтобы присмотреться к прибывающим и удовлетворить свое человеческое любопытство в отношении тех, кто ездит с места на место в зависимости от времени года и своей надобности.
Из конюшни как раз вышел какой-то весьма энергичный мужчина и твердым, уверенным шагом направился через двор. Видимо, он ехал в свои владения, — богатая одежда, хорошая обувь, у пояса меч и кинжал. Он обогнал Кадфаэля, когда тот подъезжал к воротам обители, — высокий, дородный мужчина, с порывистыми движениями; его лицо на мгновение осветилось светом фонаря, что был вывешен у ворот, а затем его вновь скрыла мгла. Крупное, мясистое лицо, но в то же время какое-то строгое, с желваками, напоминавшими мускулы борца, и все же красивое, на какой-то дикарский манер, — лицо человека, который если и не гневается сию минуту, то готов разгневаться в любое мгновение. Он был чисто выбрит, что лишь подчеркивало его властные черты; его смотревшие прямо перед собой глаза были непропорционально малы, а может, это только казалось из-за того, что они просто терялись на столь крупном лице. Едва ли кто осмеливался не повиноваться такому взгляду. Мужчине было лет пятьдесят, с небольшой, быть может, разницей в ту или другую сторону. Время, похоже, нисколько не смягчило в нем прирожденной твердости. Его расседланный конь стоял у наружной коновязи, от него валил пар, словно подседельник был снят всего мгновение назад. Рядом суетился грум, обтирая коня и тихонько насвистывая за работой. Тощий, но крепкий парень, с проседью в волосах, бурая домотканая одежда, потертая кожаная куртка. Он бросил косой взгляд на Кадфаэля и молча, кивком головы, приветствовал его, словно так опасался встречи с людьми, что даже монах-бенедиктинец мог представлять для него серьезную опасность.
Кадфаэль пожелал ему доброго вечера и принялся расседлывать свою лошадь.
— Издалека? — коротко спросил он грума. — Не твоего ли хозяина я повстречал в воротах?
— Моего, — ответил тот, не поднимая глаз и не произнеся более ни слова.
— Откуда вы? Гостей об эту пору у нас мало.
— Из Босье. Это манор, что на дальнем конце Нортгемптона, в нескольких милях к юго-востоку от города. Мой хозяин и есть сам Босье, Дрого Босье. Манор этот его, да и много других земель в той округе.
— Далеко же его занесло от дома, — заметил Кадфаэль. — Куда он едет? Редко встретишь в наших краях путника из Нортгемптоншира.
Грум выпрямился и внимательно присмотрелся к человеку, который так пристрастно допрашивал его. Было заметно, что на сердце у него полегчало, так как он нашел Кадфаэля вполне дружелюбным и неопасным, однако от этого не стал ни менее угрюмым, ни более разговорчивым.
— Он охотится, — вымолвил грум и криво усмехнулся краешком рта.
— Надеюсь, не на оленя? — взволнованно вопросил Кадфаэль, возвращая собеседнику его подозрительность и не упустив из виду его усмешку. — Осмелюсь заметить, у нас охота на оленей запрещена.
— Замечай, не замечай, он охотится за человеком.
— Сбежал, что ли? — искренне удивился Кадфаэль. — Неужели так далеко? Или беглец был таким хорошим вилланом, что не жаль тратить на его поиски столько времени и денег?
— Вот-вот. Очень умелый и толковый, но это не все, — вымолвил грум, забыв о своих опасениях и подозрениях. — У хозяина с ним свои счеты. От самой границы с Уэльсом он прочесывает каждый город, каждую деревеньку. Меня тащит с собой, а с его сыном по другой дороге едет другой грум. Беглеца-то и видели всего в одном месте, где-то севернее. А вообще-то, если бы я и углядел того парня, за которым идет охота, ей-бы богу, слепым прикинулся. Не стану я возвращать хозяину пса, что сбежал от него. Была охота! — Суховатый голос грума обрел силу, стал сочным. Тот впервые повернулся к Кадфаэлю, и на лицо его упал свет факела. На скуле его чернел огромный синяк, рот был перекошен и вздут, словно в ране началось заражение.
— Хозяин постарался? — осведомился Кадфаэль, увидев рану.
— Его отметина, можешь не сомневаться. Врезал перстнем с печаткой. Видишь ли, вчера утром, когда он садился на коня, я был недостаточно проворен, подавая ему стремя.
— Я мог бы промыть тебе рану, — предложил Кадфаэль. — Только вот подожди, я схожу к аббату и доложу ему о своих делах. И лучше бы тебе не отказываться, иначе это плохо кончится. Однако, как я посмотрю, — спокойно добавил он, — ты уже достаточно далеко от его владений и достаточно близко к границе, чтобы самому подумать о бегстве, раз уж ты так настроен.
— Э-э, брат, — коротко и горько усмехнулся грум. — У меня в Босье жена и дети, я повязан по рукам и ногам. А вот Бранд молод и неженат, так что у него ноги легче моих. Уж лучше я буду ходить за этой животиной, да поджидать своего лорда, а иначе он припечатает мне и вторую скулу.
— Ну, стало быть, когда твой хозяин заснет, выходи на крыльцо странноприимного дома, — сказал Кадфаэль, осознавая необходимость своей помощи, — я почищу твою рану.
Выслушав Кадфаэля внимательно, причем с явным облегчением, аббат Радульфус пообещал с самого утра выслать в лесничество работников, чтобы те вытащили из канавы упавшую иву, прочистили русло и заново укрепили берега. Он мрачно кивнул в ответ на слова Кадфаэля, что, хотя перелом у Эйлмунда и не очень тяжелый, выздоровление лесничего может осложниться простудой, поскольку тот долго пролежал в холодной воде.
— Мне бы надо съездить туда утром, — озабоченно сказал Кадфаэль. — Хочу убедиться в том, что Эйлмунд не встает с постели. Ты же знаешь его, отец, угомонить его одной дочки явно недостаточно. А вот если ты сам запретишь ему вставать, думаю, он поостережется. Я снял мерку и сделаю костыли, но не дам их ему до поры до времени.
— Дозволяю тебе навещать Эйлмунда в любое время, когда сочтешь необходимым и до тех пор, пока он будет нуждаться в твоих заботах, — сказал аббат. — И на все это время я выделяю тебе лошадь. Пешком туда ходить слишком долго, а ты и здесь нам надобен, поскольку брат Винфрид еще недостаточно искушен в твоей науке.
«А вот Гиацинту хоть бы что! — подумал Кадфаэль, улыбнувшись. — Сегодня он проделал этот путь четырежды — сперва туда и обратно с посланием своего хозяина, а затем снова, уже по поводу несчастья, случившегося с Эйлмундом. Надеюсь, отшельник не прогневается на юношу за то, что тот ходил по его поручению слишком долго».
Кадфаэль полагал, что грум из Босье, возможно, не осмелится отлучиться и выйти из странноприимного дома даже в сумерках, когда хозяин уже спит. Однако грум все-таки вышел. Монахи как раз расходились с повечерия. Кадфаэль повел грума в свой сарайчик в травном саду, там он зажег лампу и принялся осматривать рваную рану на изуродованном лице грума.
Небольшая жаровня, присыпанная торфом, все еще теплилась, правда, еле-еле. Видимо, брат Винфрид оставил ее на всякий случай. Учился он весьма прилежно, и его необыкновенная тщательность, которая никогда прежде не проявлялась в его занятиях с пером и кистью, дала знать о себе лишь теперь, когда его приспособили к лекарственным травам и снадобьям. Кадфаэль поворошил угли, раздул пламя и поставил воду на огонь.
— Как там твой хозяин? — спросил он. — Не проснется? А если и проснется, ты вряд ли ему понадобишься в такой поздний час. Впрочем, я постараюсь поскорее.
Безропотно вверившись опытным рукам монаха, грум послушно сидел, повернув лицо к свету. Большущий синяк на скуле по краям уже пожелтел, но уголок рта был рассечен и из открытой раны сочились кровь и гной. Кадфаэль осторожно смыл запекшуюся корку и промыл рану отваром подлесника и буквицы.
— Как я посмотрю, горазд твой хозяин руки распускать, — грустно заметил Кадфаэль. — Рядом-то еще
