один синяк.
— Начнет бить, не остановишь, — мрачно усмехнулся грум. — Такая уж у него порода. Говорят, бывают хозяева и похуже моего, спаси господи их слуг! Сын моего хозяина целиком в своего родителя пошел. Да и с чего ему другим-то быть, раз живет так с младых ногтей. Через пару дней и он, глядишь, сюда заявится, а если ему тоже не удалось схватить беднягу Бранда, — упаси господи! — то охота за ним продолжится.
— Ну вот, если ты задержишься тут еще на денек, я, наверное, успею залечить твою рану. Как зовут тебя, приятель?
— Варин. Твое имя я знаю, брат. Мне сказал попечитель странноприимного дома. Звучит красиво и приятно.
— Я вот думаю, — сказал Кадфаэль, — что, раз у твоего хозяина проблемы с беглым вилланом, ему бы перво-наперво к шерифу надо сходить. Городские ремесленники все одно ничего не скажут, даже если знают что, потому как город заинтересован в толковых мастерах. Другое дело, солдаты короля — это их долг. Хочешь не хочешь, помогай человеку, потерявшему свою собственность.
— Ты же видел, мы приехали слишком поздно, чтобы сразу идти к шерифу. Да и хозяин отлично знает, что в Шрусбери свои законы, и если тот парень и впрямь ушел так далеко, хозяину могут попросту отказать в притязаниях. Но к шерифу завтра он все равно пойдет. И раз уж он остановился в аббатстве, то, полагая, что церковь, равно как и закон, обязана блюсти права собственности, он намерен завтра изложить свое дело на капитуле и лишь потом отправиться в город на поиски шерифа. Он готов перевернуть тут все вверх дном, лишь бы схватить Бранда!
Кадфаэль подумал, но вслух не сказал, что у него, пожалуй, есть еще время послать весточку Хью Берингару, чтобы тот заставил как следует поискать себя.
— Но ради всего святого, скажи мне, — спросил Кадфаэль, — с чего это твой хозяин так взъелся на своего виллана?
— Этот парень давно сидит у него в печенках, и за себя постоять умеет, и за других. Одного этого достаточно, чтобы Дрого в порошок его стер. Точно не знаю, что там случилось, но я видел, как в тот день управляющего Босье, который нравом ничуть не лучше хозяина, принесли в манор на носилках, и тот несколько дней лежал пластом. Видно, между ними вышла ссора, и Бранд избил управляющего, а потом уже мы узнали, что парня и след простыл. Вот за ним и пошла охота по всем дорогам Нортгемптона. Гоняемся за ним, да все пока без толку. Если Дрого схватит Бранда, он с него шкуру спустит, но калечить наверняка не станет, не захочет, поди, терять такого мастера. А уж злобу свою он на нем выместит сполна и заставит его всю жизнь отрабатывать причиненный ущерб до последнего пенни, да и бежать ему больше не даст.
— Придется твоему хозяину попотеть с поимкой-то, — мрачно произнес Кадфаэль. — И пусть поищет себе помощников-доброхотов. А теперь подержи примочку, вот так. Эту мазь я даю тебе с собой, применяй по мере надобности. Она притупляет боль и рассасывает синяки.
Повертев склянку в руках, Варин потрогал пальцем свою разбитую скулу.
— А что в ней такого целебного?
— Тут маргаритка и зелье святого Иоанна, в самый раз для заживления ран. Если получится, завтра покажись мне еще разок и скажи, как себя чувствуешь. Да лишний раз не попадайся хозяину под горячую руку! — сказал Кадфаэль на прощанье и, повернувшись к своей жаровне, набросал в нее свежего торфа, чтобы та слегка пригасла, но до утра не остыла.
С утра Дрого Босье и впрямь заявился на капитул, — могучий, громкоголосый, властный. Человек поумней сообразил бы, что на этом собрании вся власть, власть неограниченная, находится в руках аббата, даром что голос его тих и размерен, а выражение лица бесстрастно. Стоя у стены и внимательно, даже с некоторым волнением, наблюдая за происходящим, Кадфаэль подумал, что кто-кто, а аббат Радульфус умеет держать себя и видит собеседника насквозь.
— Милорд, — начал свою речь Дрого, переминаясь с ноги на ногу, словно бык, готовый броситься в атаку, — я прибыл в ваши места, разыскивая злодея, который избил моего управляющего, а после сбежал из моих владений. Мой манор находится в Нортгемптоне, в нескольких милях к юго-востоку от города, а злодей этот — мой виллан. Я думаю, он подался в сторону границы с Уэльсом. Мы гонимся за ним от самого Нортгемптона. Из Варвика я поехал по тракту на Шрусбери, а мой сын направился сюда же, но через Стаффорд. Скоро он будет здесь. Все, о чем я прошу, это сказать мне, не появлялся ли здесь в последнее время какой-нибудь приезжий, тех же лет, что и разыскиваемый злодей.
— Насколько я понимаю, этот человек ваш виллан, — вымолвил аббат после довольно продолжительного раздумья, во время которого внимательно изучал взглядом своего высокомерно держащегося посетителя.
— Да, милорд.
— Вам, должно быть, известно, — продолжал аббат Радульфус, — что, раз вам не удалось изловить его в течение четырех дней, вам следует обратиться в суд, дабы вернуть свою собственность законным порядком.
— Милорд, — нетерпеливо перебил аббата Дрого, — так я и поступлю, мне бы только поймать его. Этот человек принадлежит мне, и я намерен вернуть его. Он виноват передо мной, но он весьма искусный мастер, и я не желаю терпеть убытки из-за его бегства. Все права на моей стороне, поскольку в данном случае действует закон, имеющий силу в землях, где было совершено преступление.
Такой закон, все еще остававшийся как пережиток в его родном графстве, и впрямь стоял за него. Дрого было бы достаточно лишь бровью повести.
— Что ж, расскажите, как выглядит ваш беглец, — рассудительно предложил аббат. — Полагаю, брат Дэнис прямо сейчас ответит вам, не видал ли он такого среди наших гостей.
— Зовут его Бранд, лет двадцати, темные волосы, с рыжиной, высокий, сильный, без бороды…
— Нет, — подумав, ответил попечитель странноприимного дома брат Дэнис. — Сколько помню, за последние недель пять-шесть не было у нас такого молодого человека. Конечно, если он прибился к купцам, что проезжают тут с товаром и двумя-тремя слугами, может, он и побывал у нас. Но чтобы в одиночку, нет, не было такого.
— Таким образом, — властно заключил аббат, намеренно опережая любого, кто мог бы вмешаться в разговор, хотя на такое мог осмелиться разве что приор Роберт, — со своими вопросами вам лучше обратиться в замок к шерифу, потому как его солдаты куда более, нежели мы, редко выходящие за стены обители, осведомлены о прибывающих в город людях. Это их прямой долг разыскивать преступников вроде вашего, и они хорошо знают свое дело. Да и городские ремесленники не допустят посягательств на свои права и глядят в оба. Советую вам поспрашивать и у них.
— Обязательно, милорд. Но я прошу вас иметь в виду мою просьбу, и если кто-либо вспомнит что- нибудь, относящееся к моему делу, дайте мне знать.
— Наша обитель сделает все долженствующее ей, согласно доброй воле и совести, — сухо вымолвил аббат, с непроницаемым видом глядя, как Дрого Босье, едва кивнув головой на прощание, развернулся на каблуках и быстрым шагом покинул зал капитула.
Аббат даже не счел необходимым делать какие-либо разъяснения относительно удалившегося посетителя, словно все разъяснения и назидания уже изложены самим тоном и характером его слов, обращенных к высокомерному Дрого. Вскоре монахи разошлись с капитула, а Дрого со своим грумом тем временем уже оседлали коней и выехали из обители, направляясь, очевидно, через мост, в город на поиски Хью Берингара.
Брат Кадфаэль собирался ненадолго заглянуть в свой сарайчик в травном саду, убедиться, что все там в порядке, дать работу брату Винфриду, которая не требовала бы его, Кадфаэля, личного присутствия, и сразу же отправиться в сторожку лесничего, однако дело обернулось иначе. Дело в том, что утром в лазарете умирал один из удалившихся от дел монахов-старцев, и после того, как умирающий еле слышно прошептал слова своей последней исповеди и получил последнее причастие, брату Эдмунду требовалось общество его ближайшего друга. Много раз им вместе приходилось совершать эту печальную службу, связанную с их работой, что была рукоположена Эдмунду с малолетства, сорок лет назад, и которую избрал Кадфаэль, прожив полжизни в миру. Они пришли к ней с разных сторон: один от посвящения, другой от обращения, но оба так хорошо понимали друг друга, что могли обходиться без слов.
Смерть старика была легкой и безболезненной. Эта гаснущая лампада не чадила, но теплилась, так тихо и покойно, что братья даже не заметили, как потухла последняя искорка. Лишь когда печать старости
