стал говорить, что за аппарат у нас…
Он говорил что-то еще, но Волков уже не слышал. Он глядел поверх ограды сада, в пустынный переулок. Там появились фигуры трех ребят. Волков даже не сразу узнал их. «Тихон? – удивился он. – Ну да… вся троица… Что им там нужно?»
Ребята подошли к забору, огораживающему свалку строительного мусора. От группы отделилась стремительная фигура Пашки: толчок! На мгновение зависнув над забором, Пашка исчез. Угловатый Тихон тяжело подтянулся и тоже исчез, перевалившись через забор. Худенький Левка оказался хитрее всех: отодвинул доску, висевшую на одном гвозде, присел и протиснулся в дыру. Некоторое время доска, будто маятник, качалась, но вот она успокоилась, и переулок вновь стал пустынен и тих.
Волков опять ощутил неожиданный приступ тоски, смешанной с усталостью. Перед глазами его, словно на киноэкране, плыли залитые солнцем грачевские улицы. И сам он, грязный, маленький и счастливый, бегущий по этим улицам, бесконечным, как летний день. Его ждет рыбалка и купанье до пупырышек, его ждет блиндаж на краю света, в Таранькиной Гари, и стрельба из настоящего нагана, взятого кем-то «напрокат» из отцовского тайника.
– … заслуга как Агафона, так и Сени! Легче определить воспаление легких у кузнеца, слушая гул наковальни! Поэтому есть предложение: качать Сеню!
– Да… – невпопад согласился Волков. – Теперь нам всем накачают, можете не сомневаться.
Он потер лицо ладонями и глянул на притихших ребят:
– Ну что же вы приуныли, соколы?! Не первый в жизни тупик и дай бог не последний. А ну, мозговой штурм! Конкурс на самую бредовую идею. Вопрос: как могло оказаться, что напряженность поля модулирована сердечной мышцей? Ну?! Кто первый?
Сотрудники лаборатории любили такие моменты. Можно было высказывать самые неожиданные предположения, фантазировать, посмеиваться друг над другом. Нередко случалось, что внезапный, нешаблонный поворот мысли открывал новое направление поиска, а в шутку высказанное предположение, оказывалось единственно верным. А еще «мозговой штурм» снимал усталость и напряжение.
На несколько минут в лаборатории установилась тишина. Первым подал голос Игорь.
– Ладно, так и быть, – значительно начал он, – подарю вам идею. Это не мы исследуем Агафона, а он нас. Вы думаете, что случилось тогда ночью? Это Агафон поднакопил энергии и проломил стену, а теперь подглядывает за нами всеми.
Видя, что взгляды обратились к нему, Игорь воодушевился:
– Душа его, в смысле – биополе, – он закатил глаза, – незримо присутствует среди нас.
Последний тезис внезапно отвратил аудиторию. Чувствуя, что его время истекает, Игорь выдал главный козырь:
– А те загогулины, которые он пишет, – это ваше закодированное сознание.
Торжествующе оглядев коллег, аспирант решил окончательно добить их:
– То-то смеху будет, когда содержимое умов ваших станет достоянием общественности!
Подняв указательный палец, Игорь торжественно удалился в угол. В полной тишине жалобно взвизгнули пружины старого диванчика.
Сеня, разволновавшись, бросил паяльник:
– Да вы что, ребята… Правда, что ли, такое может быть?
– У меня самого такое ощущение давно возникло! – закричал Кирилл и забегал по лаборатории, сваливая со столов бумаги.
– Но ведь такого просто не может быть?! – полувопросительно, полуутвердительно произнес Сеня.
– Если не может быть такого, то что может быть?
Вопрос Волкова был обращен к Вынеру.
– Не знаю. Может быть, кто-то подключился к Агафону? Снабжает его информацией, задания дает, ну и энергия, естественно, расходуется…
– Как вы это себе представляете практически?
Сеня пожал плечами.
– Так, кто следующий? – Волков посмотрел на Граковича.
– А я, пожалуй, поддержу версию Игоря… – Гракович улыбался, но Волкову показалось, что старший инженер говорит вполне серьезно. – Предположим, что созданная нами установка способна определенным образом влиять на человеческую психику.
– Доказательства? – подал голос Кирилл.
– Доказательства есть. – Гракович взял со стола график дежурства сотрудников лаборатории в «резиденции», в полном молчании открыл записную книжку на странице, где вел учет всем внезапно возникшим увлечениям своих товарищей… Выходило, что все неожиданные увлечения овладевали сотрудниками вскоре после того, как они провели какое-то время под «сушилкой».
Более всех, как и следовало ожидать, это сообщение потрясло Сеню. Он даже заикаться начал.
– Т-так, зн-начит, и это?.. – Он с грохотом выдвинул ящик своего стола и извлек огромный медицинский атлас.
– Когда купил? – быстро спросил Гракович.
– Д-двадцать пятого, после д-дежурства. Н-но ведь мне же самому интересно! – пытался сопротивляться Сеня. – Вот, даже словарь купил латинско-русский.
– Занятно, но малоубедительно, – заговорил Игорь. – Во-первых, мы последние месяцы из-под «сушилки» не вылазим. А во-вторых, хочу обратить ваше внимание на то, что все наши «хобби» в той или иной мере дополняют каждого из нас. Почему бы все происходящее с нами не рассматривать так: увеличилась нагрузка, и психика – достаточно чуткая, кстати, вещь – потребовала гармонизировать личность?
– Ну что же, пусть так, – спокойно продолжал Гракович. – Факт второй. Помните случай с историком?
Об этом можно было не спрашивать.
Недели три назад директор института – учитель Волкова академик Савельев – попросил Константина Тимофеевича показать Агафона своему старому другу, профессору истории Ащеулову. Профессор провел в «резиденции» пару часов, посидел под «сушилкой», задал массу вопросов и ушел чрезвычайно довольный. А еще через неделю разразился скандал.
Во время одной из лекций по античной истории профессор Ащеулов прервал свое выступление, долго стоял у окна, глядя на приземистые пятиэтажки городка, потом решительно повернулся к аудитории и… произнес страстную речь о перспективах палеонтологических исследований. Даже судя по лаконичным строчкам конспективных записей студентов истфака, это была великолепная речь, достойная того, чтобы быть включенной в учебники по палеонтологии. Затем, совершенно распалясь, Ащеулов перешел к частным дисциплинам, пропел оду голосеменным, почти перейдя на латынь, и закончил свое выступление в гробовом молчании ошалевшей аудитории. В тот же день он написал заявление об уходе из университета и сообщил, что завербовался в экспедицию палеоботаников, едущих в Приморье.
Савельев застал его перед отъездом, пытался отговорить.
– Да что ты, старина! – сияя, ответил ему Ащеулов. – Ты понимаешь, я же себя нашел. Честно говоря, с детства мечтал, наконец решился. Ты можешь представить себе, какие перспективы у этой экспедиции? Там такие обнажения! – И уже не владея собой, стал чертить на крышке чемодана аллювиальный и делювиальный слои традиционного плана и те, которые ему предстоит увидеть.
Об этой истории Гракович и напомнил коллегам.
– Я почти уверен, что это Агафон разбудил в Ащеулове дремавший интерес к палеоботанике, – сказал он.
– А что же это мы не уходим, скажем, в космонавты? – спросил Кирилл. – Уж если исходить из этой гипотезы, то все мы должны были податься в разные стороны.
– Ну ты, положим, уже подался. Если не в космонавты, так в акванавты, – возразил Игорь.
– Ва-ква… чего? – переспросил Кирилл, но вопрос его потонул в общем хохоте.
– Что касается меня, то я занимаюсь именно тем делом, к которому стремился всю жизнь. Вы, насколько я знаю, тоже. Видимо, Агафон понял это. А может быть, Ащеулов оказался более восприимчив к влиянию Агафона. Как знать… – сказал Гракович.
