немедленно пристроился Пашка и плюнул в пустыню.
– Может, это сон такой, а, Тихон?
– Может… Коллективный сон. Слышь, Павел, – Тихон втянул голову под купол, – сядь сюда. Да, да… подальше.
Когда Пашка перебрался подальше от пульта, Тихон медленно опустил тарелку на песок.
– И попробуй только двинуться с места, – пригрозил он, выбираясь из тарелки.
Жар шел отовсюду. Песок был раскален, и воздух, едва заметно колышущийся, был сух и зноен. Пот почти сразу же проступил на лбу.
«Останься здесь без транспорта…» – подумал Тихон и на всякий случай оглянулся на тарелку. Все было в порядке. Тарелка поблескивала куполом, а под ним, безучастный ко всему, лежал, закинув руки за голову, Пашка.
То, что с воздуха казалось мелкой рябью, оказалось крупными волнами. Идти по песку было трудно. Особенно сложно было подниматься на песчаные кручи. С виду они казались монолитными, а на самом деле состояли из мелкого, сыпучего песка, непрерывно ползущего под ногами. Тихон почти на четвереньках одолел бархан и стоял на вершине, истекая липким потом. Пустыня один на один казалась еще более величественной. Бесконечной чередой барханы уходили к горизонту и терялись из виду в дрожащих струях нагретого воздуха.
Тихоном овладело странное ощущение нереальности происходящего. Все это: и ночная гроза в Грачевке, и невероятная находка, а теперь еще и раскаленная печь пустыни – показались ему каким-то фантастическим фильмом, невольным персонажем которого он стал. Казалось, стоит только выйти из зрительного зала или выключить телевизор, как все происходящее немедленно исчезнет.
– Ну, что? – раздалось совсем рядом.
В двух шагах от Тихона в воздухе висела тарелка. Пашка, наполовину срезанный куполом, лежал, опершись локтями на выступающее основание, и смотрел в ту же сторону, что и Тихон.
Тихон вытер пот со лба.
– Странное что-то получается, – сказал он. – Значит, дома выйти из-под купола нельзя, а тут, в пустыне, – пожалуйста…
– Разобрался я, – сказал, зевая, Пашка. – Все проще пареной репы. Залезай, домой поедем. Теперь и дома можно будет выйти.
Тихон забрался под купол и вздохнул облегченно: техника кондиционирования тарелки действовала безупречно.
– Вот, видишь, где мы? – Пашка ткнул пальцем в глобус. – Точка вот… видишь?
– Ты мне скажи, откуда она взялась? Не было ведь никаких точек?
– Знаю, что не было.
Пашку разморило на солнышке. Он зевал и клевал носом.
– Так откуда?
– Заказал я. Понимаешь, заказал… Она так может, – поведя рукой, пояснил Павел.
– Ерунду говорит какую-то…
– Чего ты… – сонно сопротивлялся Пашка. – Ерунду, сразу. Я и клавиши заказал. Эта вверх, думаю, тогда эта – вниз, думаю.
– А в лоб какая будет, ты не думаешь? – взъярился Тихон. – Он, понимаешь, заказывает и молчит!
– Да не знал я… Не знал! Думаю, ну как мы определяться будем? Хоть бы точка, там, где мы… А она – раз и появилась. И про клавиши сразу понял.
Пашка принялся вращать глобус.
– Что-то тут речек много, Тихон… Которая наша? Поставить надо хоть приблизительно.
Точка плясала где-то в верховьях Лены.
– Уйди, троглодит!
Тихон, полагаясь на чутье, повращал глобус, подведя под точку то место, где должен был находиться Сосновск.
– Давай… – отстраняясь от пульта, сказал он. – Раз ты такой любимец марсиан.
Ускорение, в который раз за сегодняшний день, навалилось на плечи ребят, и пустыня оказалась далеко внизу.
3
Над слякотными грачевскими улицами, ныряя и раскачиваясь, беззвучно плыл неопознанный летающий объект, проще говоря, летающая тарелка. И именно бесшумность транспортного средства вывела из себя бдительных дворняг.
Метнулась в подворотню, заливаясь лаем, первая. Глухо забрехала спросонья другая. Вскоре вся деревня была заполнена разноголосым воем и лаем. Захлопали двери домов. В темноте послышались голоса.
– И с чего это они, черт их дери? – спросил первый.
– Сам не пойму, – ответил второй.
– Тьма кромешная, – молвил первый голос.
– Хоть бы звездочка на небе, – поддержал его второй.
– Опять дождь будет, – поддержал разговор кто-то в исподнем с противоположной стороны улицы.
Как-то сам собой разговор перескочил на сенозаготовку, потом на события в Африке и на проблемы энергетического кризиса.
В темноте засветился огонек папиросы.
В самый разгар беседы в конце улицы появился некто в белой рубахе. Разговор, дошедший тем временем до советско-американских отношений, прервался.
– Это, никак, Волков сын? – спросил первый голос.
– Вроде он, – согласился второй.
– Ты чего это среди ночи шастаешь? – обратился к Тихону третий.
Тихон, не останавливаясь, дружелюбно сказал;
– Сено сгребали… Вот и задержались.
Позвольте, но…
1
Тяжелая августовская зелень листьев была усыпана сверкающими каплями воды. Весь сад носил следы ночного ливня. Асфальт дорожек был засыпан песком и сбитыми ветками. В лужах лежали розовые облака, и капли, падающие с деревьев, разбивались о них. Неподвижный утренний воздух вобрал в себя запахи грозы, мокрого песка, листьев и был так плотен, что у Константина Тимофеевича перехватило дыхание, и он остановился, привыкая к оглушительному гомону птиц и буйству утренних красок.
Каждый раз после ночи, проведенной в подземелье, он бывал поражен контрастом этих двух миров – подземного, лишенного запахов, красок, звуков, в котором даже эмоции были строго регламентированы, и этого – настоящего, жившего по своим извечным законам.
Улыбнувшись, Константин Тимофеевич закинул руки за голову, потянулся и зашагал к институту, в стеклах которого сияло утреннее солнце.
Вахтер встретил Волкова испуганно-сочувственным взглядом. Константин Тимофеевич истолковал это по-своему:
«Вот видишь, – обратился он к себе, – тебя уже люди жалеть стали. Доработался. Два года без отпуска!»
Внезапно он почувствовал необыкновенную усталость. Захотелось немедленно, сейчас же, не заходя в лабораторию, бросить все и катить куда глаза глядят. Например, в Грачевку к брату.
Сейчас так хорошо в Грачевке! Можно будет захватить удочки и махнуть на остров. А там бездумно
