ничто не угрожает.
Ничто, кроме нашествия туристов, которые вырезают свои имена на стенах, делают торопливые записи в блокнотах, пьют пиво и ставят галочки против достопримечательностей. После Мертвого города будет Утрехт с его университетом и Базиликой Синт-Питерскерк, Роттердам .с его морским портом и Гаага с ее чертовым Международным трибуналом…
— Вы когда-нибудь были женаты, Херри? — неожиданно спросила я.
— Почему вы спрашиваете об этом? — он даже бросил руль.
— Просто так. Я ничего о вас не знаю.
И все же это не было правдой. Я знала о Херри все: он по-прежнему оставался крупнейшим в мире специалистом по исследованию творчества Лукаса ван Остреа. Остальное — цвет глаз, цвет волос, любимый футбольный клуб и размер пениса — не имело значения.
— Хотя, наверное, в отрыве от вашего художника вы не представляете никакого интереса.
Херри-бой не обиделся. И после двухминутного молчания вдруг сказал:
— Я был помолвлен.
— И что же? Она ушла, не выдержав конкуренции с Остреа?
— Да, — он посмотрел на меня с неожиданным интересом. — Она не захотела жить здесь. Вы очень проницательный человек, Катрин.
— Я ее понимаю. Женщины терпеть не могут миссионеров. Если у них, конечно, все в порядке с головой…
…Остров возник неожиданно — он был похож на преграду на пути, о которую мы просто споткнулись. Маленький причал освещали два тусклых фонаря.
— Не Лас-Вегас, — заметила я.
— Приходится экономить энергию.
— Что, движок от мотоцикла?
— Дизельная электростанция.
Этот чертов остров с самого начала активно не понравился мне: когда-то здесь был город, здесь жили люди — и вот теперь музей в двадцати минутах от берега, крохотный кусок земли в свинцовых водах Северного моря. Даже кладбище домашних животных выглядело бы предпочтительнее.
— Надеюсь, связь с побережьем имеется? — спросила я.
— Конечно, Катрин. Стационарный радиотелефон. Это несколько успокоило меня.
— А корабли не натыкаются? На этот ваш музей?
— Фарватер дальше, к северо-западу. Здесь, как это вы, русские, любите говорить, — медвежий угол. Осенью, зимой и часть весны здесь никого не бывает. Туристический сезон начинается только в конце мая. По хроникам именно в мае море накрыло эти земли.
— Подождите, Херри, — неожиданная догадка пронзила меня. — Вы что здесь, один?
— В каком смысле?
— Ни сторожа, ни смотрителя?
— Ну что вы! Конечно, здесь работают люди. Один я бы не справился. Летом — двое экскурсоводов и двое техников: они поддерживают порядок в домах, следят за насосной станцией и дренами [23].
Ну что ж, чем больше людей, тем веселее. Но не успела я перевести дух, как Херри-бой продолжил:
— Правда, сейчас на острове никого нет. В межсезонье почти нет экскурсий и остается один техник. Но я отпустил его на неделю. Он уехал к себе, в Лелистад…
Лелистад, совсем не ближний свет.
— А что, нельзя было нанять техника здесь? Херри-бой замялся.
— Это было бы предпочтительнее, но… Местное население не жалует это место, хотя оно и кормит их. В некотором смысле. Но здесь иногда работают студенты — историки и искусствоведы. Даже гидротехники приезжают…
— А в чем проблема?
— Видите ли… Фризы — а побережье здесь населяют в основном потомки фризов — очень суеверный народ. Они считают остров проклятым.
— Но вас-то они любят, Херри, — я вспомнила дружеские рукопожатия в кабачке.
— Как городского сумасшедшего. Они каждый раз думают, что я не вернусь с острова. Они много лет ждут этого.
— А вы?
— Возвращаюсь, как видите.
Теперь мне стала ясна жалостливая улыбка блондинки с рубенсовскими формами.
— Это… Это как-то связано с Лукасом ван Остреа, Херри? — осторожно спросила я.
— Мне бы не хотелось говорить на эту тему, — Херри-бой нахмурился. — Я ученый, Катрин. Я считаю все это дремучим суеверием…
Ничего себе суеверие, особенно если учесть, что длинные руки Устрицы дотянулись до России и уже там запросто сжали сердца трех человек… Оставшийся за линией невидимого горизонта рыбацкий поселок показался мне самым уютным местом на земле, Ноевым ковчегом со всеми удобствами.
Херри-бой выгрузил ящики на причал.
— Я считаю это суеверием, — снова повторил он. — Великое всегда обрастает нелепыми легендами, потому что не может быть объяснено. Для того чтобы постичь великое, нужно самому возвыситься над великим. И тогда ландшафт его будет ясен — как вид долины с холма. Вы понимаете, о чем я говорю, Катрин?
— О мании величия. Типичный случай для практикующих психиатров.
Херри-бой взял мой рюкзак и закинул его за плечо. Потом подхватил один из ящиков и направился в глубь причала. Мне ничего не оставалось, как забрать второй, набитый сухими сливками, печеньем и кофе ящик и следовать за Херри-боем.
Резиденция голландца представляла собой типичный фризский дом — гульфхейс — и была не лишена налета декоративности. Симпатичная игрушка, тульский пряник в голландской упаковке. Дом стоял сразу же за причалом, поднятый на сваи.
Когда я вошла вовнутрь, Херри-бой уже возился с камином. Огонь никак не хотел разгораться, Херри ломал спички и нервничал.
— Туристам должен нравиться ваш шалаш. Просто и со вкусом. И в традициях архитектуры.
— Располагайтесь, Катрин. — Херри-бой обладал счастливым качеством пропускать все мои шпильки мимо ушей. До него в этом преуспели только Снегирь и Жека… Что же она хотела сказать мне перед отъездом? Что-то важное, как она утверждала…
Я прошлась по комнате: вытянутая вдоль высоких перепончатых окон полка, которая, очевидно, служила Херри-бою письменным столом. Компьютер, кипа бумаг, огромное количество книг, раскрытых на середине, в начале и в конце, переложенные закладками. Я мельком взглянула на титульный лист одной из них: 1651 год. Ничего себе, Херри-бой держит целые стада раритетов.
Книги занимали половину пространства комнаты. Другая половина целиком принадлежала фотографии и живописи. Увеличенные детали каких-то набросков и этюдов, удачно сделанные копии деталей — каждая снабжена подробной подписью на голландском. Херри-бой был самым педантичным из всех искусствоведов, которых я знала. Я даже почувствовала легкий стыд, поскольку сама находилась на другом конце спектра: жалкая папочка с материалами по прерафаэлитам уже давно пылилась на антресолях.
Херри-бой наконец-то справился с камином и вышел за перегородку, чтобы поставить чайник. Я продолжала блуждать глазами по комнате: обывательский каминный уголок несколько успокоил меня — кованые щипцы, фаянсовые тарелки из Делфта, тяжелые серебряные подсвечники, — случайная туристочка будет довольна, когда зайдет сюда выпить воды. Но туристочку поджидает разочарование — узкая, почти инквизиторская койка в стенной нише, застеленная спальным мешком. Насчет девственности Херри-боя можно даже не беспокоиться. Ни одна уважающая себя женщина не расположится на этом подобии кровати. Как он сам на ней умещается, интересно? И где располагаются обычно его гости — все эти студенты искусствоведческих факультетов и матерые гидротехники?
