— С чего ты взяла?
— Ага, покраснела! — тотчас же уличила Лену Светаня. — Меня не проведешь, я старая театральная профурсетка. Уже переспали?
— Светаня!!!
— Значит, не переспали пока еще. Значит, все достаточно серьезно.
— Да с чего ты взяла-то?
— Вижу. Ты другая. Ты только посмотри на себя! У тебя глаза какого цвета были?
— Почему же были? — обиделась Лена. — Они и сейчас есть. Светло-карие.
— Вот! Ты в зеркало когда последний раз заглядывала?.. Это раньше у тебя были светло-карие с рыжиной, а теперь — зеленые.
Лена недоверчиво улыбнулась. И повернула к себе зеркальце заднего вида. Черт… черт возьми, глаза и вправду оказались зелеными! И не просто зелеными, а ярко-зелеными и такими прозрачными, что на дне их хорошо просматривался силуэт Романа Валевского.
— Удивительно, но ты права, — Лена все еще не могла оторваться от зеркальца.
— Когда женщина ни с того ни с сего меняет глаза характерной героини на глаза лирической, это значит, что она втрескалась по самые помидоры, уж извини за банальность. Бедняжка. А зеленый тебе идет.
— Что же делать?
Что делать с собой, что делать с визит-; кой, что делать с двумя телефонами на визитке, что делать с женщиной, которая разговаривала с Леной по сотовому Романа Валевского?.. Ничего.
— А ничего не делай, — у битой жизнью Светани на все имелся ответ. — Мужу скажешь, что решила поэкспериментировать с контактными линзами. Как его зовут?
— Мужа? Ты что, Светаня!
— Да нет, этого твоего.
— Роман, — Лена впервые произнесла это имя вслух и поразилась тому, каким нежным оно оказалось. Нежным и мужественным одновременно. И как естественно оно слетело с ее губ: как птица с ветки. — Роман.
— Н-да… Все мои знакомые Романы были редкостными ублюдками. Но, может, тебе повезет больше. Чем он занимается?
Он мог заниматься чем угодно, но лучше всего у Него получалось влюблять в себя темно-рыжих продавщиц.
— Я не знаю, чем он занимается.
— Ну, ты даешь, мать! Такими вещами нужно интересоваться в первую очередь.
Мало тебе одного проходимца? А вот, кстати, он и показался. И мой забулдыга вместе с ним.
В дверях продмага действительно замаячили Гжесь и Маслобойщиков. Гжесь с трудом удерживал мэтра, норовившего встать на четвереньки. При виде мужа Светаня оперативно вырвала из дверцы машины полную окурков пепельницу и, не прицеливаясь, швырнула ее в сторону Маслобойщикова. Пепельница достигла головы Гавриила Леонтьевича за долю секунды, рикошетом задела Гжеся и упала на продмаговское крыльцо.
— О, дщерь, вселились, видно, бесы в твою и без того нетвердую главу! — продекламировал Маслобойщиков, простирая руки к жене.
Светаня тотчас же разразилась потоком китайского оперного мата и даже сделала несколько характерных и весьма изысканных жестов рукой.
Остаток пути и торжественный въезд в Питер прошли без приключений, если не считать того, что Маслобойщиков сначала наотрез отказался покидать машину, а потом — подниматься к себе на лифте. В конце концов Лена и Гжесь волоком втащили его на родной седьмой этаж. Это оказалось делом нелегким и заняло больше часа: на каждой из семи лестничных клеток Гавриил Леонтьевич вырывался из рук, пытался развести по мизансценам не вовремя высунувшихся из квартир жильцов, а Лену с Гжесем принимал соответственно за Алису Фрейндлих в роли Уриэля Акосты и за Николая Караченцова в роли графа Резанова.
— Больше жизни, други мои! — взывал; к ошалевшим супругам Маслобойщиков. — Больше страсти, больше безумия! Только безумие согревает землю, только безумие поворачивает вспять движение рек, только безумие заставляет младенцев сжимать кулачки и выталкивать из себя первый крик!
Только оно! Будьте безумными — и вы будете великими! Хо-хо-хо-хо!!!
К исходу часа тело было доставлено к дверям квартиры. Светаня долго не открывала, а открыв, напустилась на Гжеся:
— Ты почему так долго? В рюмочной его опохмелял?! Так он и протрезветь-то не успел! Шляетесь где-то целый час! Уже и вода остыла!
— Какая вода? — удивился Гжесь.
— В ванне. Набрала этой скотине, пусть отмокает.
— Может быть, не надо ванну? — робко возразила Лена.
— Хорошая мысль, — поддержал Светаню Гжесь. — А лучше не ванну, а душ.
Так он быстрее придет в себя.
— Ты кто? — спросил у жены и без душа пришедший в себя мэтр.
— Святая Кунигунда! — гаркнула Светаня на Маслобойщикова.
— На колени перед святой и мученицей! — гаркнул Маслобойщиков на Лену с Гжесем. — На колени, отребье!!!
Светаня затолкала мужа в квартиру и захлопнула за собой дверь. Еще некоторое время за дверью раздавались приглушенные мольбы: «Да, императрица», «Нет, императрица», «Ваш муж, Генрих Второй, редкостный дурак», «Veni, electa mea, et in thronum meum» [7], — а потом все стихло. Лена и Гжесь уселись на ступеньки, чтобы перевести дух.
— Так не может больше продолжаться, — сказала наконец Лена.
— Ты о Леонтьиче?
— Так не может больше продолжаться.
— И я не могу его бросить, пойми. Он — мой Мастер. Все и так от него отвернулись, а он, между прочим, гений.
— Гений портвейна «Три семерки»!.. Но я имела в виду нас. Тебя и меня.
— Война не закончилась. — Гжесь положил руку Лене на колено и заглянул ей в лицо. — Господи, до чего ты хороша… Ты совсем другая в последние несколько дней, честное слово!.. И глаза… Что у тебя с глазами?
— А что? — выдавила из себя Лена и трусливо зажмурилась.
— Да у них же цвет изменился! Ну да!
Были карие, а теперь зеленые!
— Это я с контактными линзами экспериментирую…
— Знаешь, а тебе идет. Очень идет. И не скажешь, что линзы. Вчера фантастический секс, сегодня — фантастические глаза… Просто крышу срывает… А я тебя совсем не знаю, оказывается…
— Представь себе, я тоже себя не знаю…
…В воскресенье Светаня разбудила их в восемь утра. Гжесь некоторое время слушал Светанины причитания, потом положил трубку и сказал после долгой паузы:
— Дела…
— Он утонул в ванне? — побледнела Лена. — Твой непризнанный Мейерхольд и Товстоногов в одном флаконе?
— С чего ты взяла? — в свою очередь побледнел Гжесь. — Просто допился человек до белки, вот и все. Светаня с ним не справляется.
Белая горячка, эта старая соратница Маслобойщикова, вступила в фазу обострения. После неравной ночной битвы с зелеными чертями Маслобойщиков вообразил себя Муцием Сцеволой и попытался сжечь на газовой плите правую руку. А это не входило в планы Светани, которой был нужен муж-покойник, а не муж- инвалид, к тому же сильно пьющий. Гжесь сломя голову понесся на Английский проспект, а Лена осталась одна. Растерянная, растерзанная, измученная Гжесем и по уши влюбленная в мимолетного Романа
