Роман Валевский не был ни богом, ни птицей, ни удачливым вором-карманником, ни даже змеей из заброшенного азиатского храма — он был танцором, вот оно что! Должно быть, преуспевающим танцором, судя по размерам студии. Любимчиком лилий и роз в корзинах, дорогих гостиниц и перелетов через океан, кумиром «Боингов-747» и девочек из Вагановского училища.
А его танцкласс! В нем можно смело размещать декорации и ставить все, что угодно, от «Щелкунчика» до «Вестсайдской истории». Здесь есть где преклонить голову всяким там па-де-де и па-де-труа.
Здесь есть где разгуляться гран-па с солистами и кордебалетом! Здесь можно выпасать овец, лошадей, оленей. Здесь можно ставить палатку, чум, юрту, иглу. И разводить очаг. И ждать, ждать, ждать…
Строгую симметрию зала нарушала лишь выгородка справа, больше похожая на барную стойку (за ней пряталась кухня с холодильником и плитой). И балкончик с перилами, на который вела неширокая винтовая лестница. Подумав секунду, Лена сбросила с плеча рюкзак, сняла ботинки и носки и босиком поднялась наверх. Балкончик оказался единственной жилой комнатой в студии, очень небольшой — всего-то метров десять. На этих десяти метрах разместились встроенный шкаф, узкая низкая тахта, два ярких кресла, напоминающие кули с песком, и журнальный столик. На белой, без всяких изысков, оштукатуренной стене висело несколько плакатов. Их содержание сводилось к "MODERN RUSSIAN BALLET «LILLABY» и «ROMAN WALEVSKY». А содержание самой комнаты сводилось к «здесь нет женщины». Здесь нет ни женщины, ни женщин. Ни одной-единственной, ни многих случайных. Он не соврал. Там, на «Маяковской», стоя у ларька с глупейшим одеколоном в руках, он не соврал. Никто не метил территорию, принадлежащую Roman Walevsky, никто гвоздями не вбивал в нее бикини, разрозненные номера «Космополитена», прокладки и депиляторы. Что ж, по этому поводу можно и выпить. Лена рассмеялась, рухнула на тахту и влила в себя остатки бесконечного вероломного «Мукузани». А потом вытянулась на лохматом, пахнущем овчиной пледе и смежила веки.
Вот так, теперь хорошо.
Он внизу. Он танцует, но тебе не разрешается смотреть, как Он танцует. Вернее смотреть можно, но только закрыв глаза, как целоваться. Так лучше чувствуется каждое движение. Через несколько минут Он закончит изматывающую двухчасовую репетицию и отправится в душ — смывать с себя пот и вдохновение. И чужую жизнь, которую Он проживает в танце. Он поднимется сюда, на ходу вытирая мокрые волосы полотенцем, голый и прекрасный, с плоским безволосым животом, смуглыми сосками и смуглой улыбкой на смуглом лице.
На тахте слишком мало места, чтобы заняться любовью, но разве вы когда-нибудь занимались любовью на тахте? Белый ковер с длинным ворсом подходит для этих целей куда лучше. И все-таки ты жалеешь — и о широкой кровати, и об отсутствии камина, и о еще каких-то ничего не значащих благоглупостях из любовных романов; но только до того мгновения, как он поднимется сюда, на ходу вытирая мокрые волосы полотенцем…
…Лена проснулась от звука хлопнувшей входной двери. Или ей просто показалось, что дверь хлопнула? Несколько секунд она лежала, прислушиваясь и с трудом соображая, где находится. Два карикатурных грузина из «Лагидзе», даже не успевших испугать ее по-настоящему. Кодовый замок подъезда… Молоточек на двери с номером 27… Зеркальный зал, ботинки и рюкзак у лестницы… Черт, это же чужая квартира, и она забралась в нее, как воровка. Да еще залила вином ковер у тахты!.. Сейчас Он поднимется наверх и увидит…
Прошло уже достаточно времени, чтобы подняться или, по крайней мере, включить свет, но в квартире было тихо. Тишина, впрочем, продолжалась недолго. Ее расколол телефонный звонок. Такой громкий и такой требовательный, что Лена засунула голову под подушку. Телефон разрывался до тех пор, пока не сработал автоответчик.
— Романа нет дома, — голосом Романа сказал он. — Оставьте свое сообщение на автоответчике, и вам по возможности перезвонят.
И после секундной паузы Лену настиг женский голос:
— Ты перезвонишь, как же. Ты уже два дня перезваниваешь. Если твоя маленькая сучка сейчас под тобой, пусть тоже послушает, ей полезно. У вас ничего не выйдет с Сильвией, и не надейся. Сильвия — моя.
Четверг я проглотила, но дольше терпеть эту сучку не намерена. Ты и так сделал из меня посмешище. Но ты кое о чем забыл, а я помню. Я молчала, потому что между нами существовало джентльменское соглашение. Но не думай, что я буду придерживаться его из-за твоей дряни-протеже. Пораскинь своими поехавшими мозгами, у тебя осталось не так много времени. Можешь считать это ультиматумом, скотина!
Фурия отключилась, а Лена все еще не спешила вытаскивать всклокоченную башку из-под подушки. Подслушивать чужие разговоры отвратительно, тем более — такие. Она не была первой в списке, в лучшем случае — пятой, учитывая саму фурию, уик-эндовскую подружку с мобильника, маленькую сучку (она же дрянь-протеже) и какую-то неизвестную Сильвию, из-за которой разгорелись нешуточные страсти. Это даже не треугольник, это самая настоящая пентаграмма, да еще поставленная с ног на голову. А ультиматум фурии больше всего смахивает на шантаж. Но, как бы это ни называлось, между фурией и Романом существует какая-то тайна, возможно — постыдная, с точки зрения фурии. И у торгашки из ларька Лены Шалимовой теперь, стараниями безжалостного телефонного голоса, тоже появилась тайна. Тайна о тайне Романа Валевского. Нет, никаких тайн ей, не надо! Забыть и никогда не вспоминать. Но куда делся сам Роман? Отправился к маленькой сучке?.
Болела тяжелая с похмелья голова, во рту стоял привкус свинца, а часы на журнальном столике показывали пятнадцать минут шестого. Значит, она проспала часов семь, никак не меньше! Это поразило Лену даже сильнее, чем телефонный звонок, чем то, что Он не пришел ночевать.
Какое счастье, что Он не пришел ночевать, остался развлекаться где-нибудь с дрянью-протеже! Затолкав подальше подступающую к горлу тошноту, она скатилась с лестницы, наскоро сунула ноги в ботинки, а носки — в карман и, подхватив рюкзак, выскочила из квартиры.
— ..Вас подождать?
Это был высокий старик с приземистым английским бульдогом. Старик стоял у лифта, с любопытством наблюдая за девчонкой, выскользнувшей от любовника в столь ранний час. Он не был похож на собачника, да и бульдог его имел весьма отдаленное сходство с собакой, так, миниатюрная карикатура на империализм, каким он виделся Кукрыниксам. Ни поводка, ни ошейника при бульдоге не оказалось, это унизило бы его империалистическое достоинство.
— Вас подождать? — старик уже открыл дверцу лифта и запустил в него бульдога.
Трястись шесть пролетов, задыхаясь от запаха камфары и пожелтевших открыток «С праздником Октября!», к тому же каждую секунду рискуя вырвать на несчастного четвероногого Уинстона Черчилля? Трястись шесть пролетов с носками в кармане комбинезона, со стариком, и думать позабывшим, что на свете существуют другие женщины, кроме памятника Екатерине Второй… Она не способна на такие подвиги в начале шестого утра.
— Нет, я пешком, — Лена заискивающе улыбнулась старику.
Но чертов старец не спешил закрывать двери. Он проводил Лену цепким взглядом до площадки этажом ниже и только тогда вошел в лифт, сердито лязгнув железом. Вот так-то, ничто не останется незамеченным, и у твоего жалкого культпохода в мастер-класс Романа Валевского уже появились свидетели!..
Она добралась до дома только к половине седьмого. Сволочной Гжесь закрыл дверь на цепочку, так что идея проникнуть в дом незамеченной отпала сама собой.
— Где ты была? — хмуро спросил он, появляясь на пороге квартиры.
— У мужчины, — сказала Лена. И это была чистая правда.
— Значит, у мужчины. — Вместо того чтобы разъяриться, Гжесь посмотрел на Лену с неподдельным интересом. С интересом одобрительным, что было совсем уж неожиданно. — И кто он, этот мужчина?
— Ты его не знаешь.
Интересно, куда делся второй носок?
Должно быть, выпал где-нибудь по дороге. :
Хороша же она была — с помятой рожей и носком, торчащим из комбинезона!..
— Не заливай. Я знаю всех твоих знакомых. С ними даже старуха Изергиль в кровать не ляжет.
— Это новый знакомый…
