плохие любовники. И ничего-то особенного в них нет, кроме их придурочных хобби. Вот и этот… Лена вдруг с удивлением обнаружила, что в ней поднимается глухая злость на стилягу-велосипедиста. Мало того, что он испугал ее до смерти и заставил (пусть на очень короткое время) поверить в то, что она убийца. Так еще и выскочил со своим велосипедом, как дурак из конопли. А теперь еще и компенсации потребует или, чего доброго, по судам ее затаскает. А наезд на человека — это статья…
— Вы простите меня, ради бога, молодой человек… Я даже не знаю, как это произошло… У меня сегодня очень тяжелый день. Умерла подруга. Я еду из Ломоносова, из морга…
Это была правда, но не вся. Смерть Афы больно ранила ее, но совсем не так больно, как смерть Романа Валевского. В Афиной гибели было что-то устало-обыденное, смерть же Валевского казалась потрясением основ. И в то же время — грандиозным обманом, цирковым трюком. Он пообещал ей ночь и не сдержал обещания. Афа же ничего и никогда не обещала, но по первой просьбе ссужала деньги. Лена до сих пор должна была ей сто рублей. Но если бы ей самой, Лене, пришлось решать, кому умереть, а кому остаться жить… Еще неизвестно… Именно эти гаденькие мысли Лена и пыталась отогнать от себя весь сегодняшний день.
— И этот бензовоз… Он вылетел прямо на меня…
Велосипедист, казалось, даже не слушал ее сбивчивого лепета. Он все крепче и крепче прижимал к себе изуродованный корпус. И судорожно поглаживал медное название.
— Я заплачу вам… За разбитую модель…
Сколько это может стоить?
Если он заломит цену и начнет шантажировать ее судебным разбирательством — придется продавать дедушку. Это последнее, что у нее осталось. Одна рама от дедушки может вытянуть долларов на двести — двести пятьдесят. Господи, только бы рамой и обошлось! А если он отправится в больницу, а если он, не дай бог, что-нибудь себе повредил? Хотя; чему повреждаться, и так все давно повреждено… Господи, как не хочется в тюрьму из-за какого-то фанатика, как не хочется… Господи, если пронесет, клянусь больше никогда, никогда не садиться за руль…
— Как вы себя чувствуете, молодой человек?
— Уходите, — прошептал он, все еще сжимая тельце яхты.
— То есть как это — уходите? — опешила Лена.
— Уходите. Убирайтесь. Садитесь на .свою тачку и проваливайте отсюда…
— Я не могу… Я не могу оставить вас здесь одного. В таком состоянии…
— А я не могу вас больше видеть. Вы уберетесь или нет?
Велосипедист закрыл глаза, давая понять, что разговор закончен. Но вместо того чтобы уйти, Лена уселась на траву рядом с ним. От таких бескорыстных фанатов с бескорыстными яхтами можно ожидать чего угодно. Если она даст сейчас слабину и отчалит, то уже ничто не помешает велосипедисту в самый последний момент открыть глаза и запомнить номер ее машины. А потом он стукнет куда следует, что преступница бежала с места происшествия, не оказав пострадавшему первой доврачебной помощи. Нет уж, дудки-с! , — Вы еще здесь? — спросил велосипедист, не открывая глаз.
— Здесь, — подтвердила Лена. — И я с места не сдвинусь, хоть вы меня на части режьте!
Больше коротко стриженный стиляга неудовольствия не выказывал и признаков жизни не подавал. Ссадина на лбу трансформировалась в шишку, но хотя бы перестала кровоточить. Грязь на коленях и на полах пиджака подсыхала. И, когда она подсохла совсем, Лена не выдержала.
— Послушайте, мы же не можем сидеть тут вечность. Это просто глупо! Внешне вы вроде бы не сильно пострадали, но кто знает… Может быть, доберемся до ближайшего травмпункта? Или до больницы. — Господи, ну кто тянет ее за язык?! — В Ломоносове вполне приличная больница… Как вас зовут?
— Гурий, — машинально произнес он.
Надо же. Гурий! Забавное имя, хотя оно и идет вразрез с узким галстуком. В любом случае он пошел на контакт, и теперь надо закрепить успех.
— А меня Лена. Вот и познакомились, — сказала Лена. Преувеличенно бодрым тоном сиделки при тихопомешанном.
— Да уж. Познакомились…
— Голова не болит? Руки-ноги целы?
Подвигайте-ка ими!
Гурий действительно принялся двигать руками и ногами. И даже чересчур активно. Не глядя на Лену, он поднялся с земли, сложил бренные останки суденышка в бренные останки коробки, пнул ногой бесполезный теперь велосипед и на несколько секунд задумался. Уносить нужно было что-то одно: или целехонький велосипед (не считая убитого заднего колеса, перекосившегося седла и слегка погнутой рамы). Или коробку с мощами яхты. Лена поставила одну символическую у.е. на коробку. И выиграла сама у себя. Гурий и вправду оказался тихопомешанным. Но смотреть, как он, прихрамывая, движется в сторону Ломоносова, было выше ее сил.
— Эй! — закричала она, вскакивая. — А велосипед?!
Гурий даже не оглянулся.
Проклиная на чем свет стоит и припадочного велосипедиста, и предмет его обожания, и репертуар предмета обожания — от «Разноцветных кибиток» до идиотически-радостного «Манжерока», Лена подтащила велосипед к «шестерке» и открыла багажник. После того, как туда было водружено столь легкомысленное средство передвижения, багажник категорически отказался закрываться. Но Лене уже не было дела до его капризов: Гурий мог скрыться из виду в любую минуту. Прямо на трассе она сделала разворот (автошкола № 4 могла бы ею гордиться!) и через секунду нагнала Гурия. Теперь они оба двигались с крейсерской скоростью три километра в час.
— Эй, ненормальный! А велосипед?
Гурий ускорил шаг.
— Но это же глупо! Я же не могу ехать за вами всю оставшуюся жизнь!..
Гурий перешел с шага на трусцу.
— Послушайте! Я извинилась, я готова заплатить за моральный и материальный ущерб… Чего еще вы хотите?! Упечь меня в каталажку?! — Лена с трудом подавила в себе желание вывернуть руль и переехать упрямца.
Она так и сделает, видит бог, она так и сделает, если чертов Гурий решит, что трусцы недостаточно, а вот марафонский бег — самое то. Чтобы не допустить развития событий по столь жесткому сценарию, Лена прибавила скорости, обогнала Гурия и остановилась метрах в десяти от него.
И принялась отчаянно сигналить. Как ни странно, это возымело действие. Гурий подошел к машине, открыл заднюю дверцу и втиснулся в салон.
— Подача звуковых сигналов в населенных пунктах запрещена, — хмуро сказал он. — За исключением экстренных случаев.
— Считайте, что это — экстренный случай. Куда вас отвезти?
— Теперь все равно… В Пеники.
— Где это — Пеники?
— За Ломоносовом — налево. И вверх по трассе. Я покажу.
Пеники оказались никчемной деревушкой, кишкой вытянувшейся вдоль наспех заасфальтированной дороги. Пеники изнемогали от ленивых, кое-как сколоченных домишек, ленивых собак, ленивых гусей, ленивых палисадников с ленивой, поздно зацветающей сиренью. И никак не хотели монтироваться с большеголовым ретро-Гурием. И его эксцентричной ретрострастью.
— Это здесь, — сказал Гурий, указывая на дом, оттяпавший высшую точку Пеников.
Дом Гурия (ничем, впрочем, не отличающийся от соседних) подпирал редкий штакетник. За штакетником виднелись теплица, загончик с поросенком, старый яблоневый сад, с десяток рассудительных куриц и грядки с зеленью. На одной из грядок копошилась пожилая женщина.
Гурий не произнес больше ни слова.
Ни «спасибо», ни «до свидания», ни даже сакраментального «вы меня убили». Он вылез из машины и скрылся в калитке. На Лену он ни разу не оглянулся. Ну что ж, тем лучше, тягостная история с наездом подошла к своему логическому завершению, арриведерчи, Пеники!.. Но стоило ей только дернуться с места, как в багажнике что-то загрохотало: это напомнил о себе велосипед. Велосипед, о котором обидчивый
