– Здесь твои вещи, Сашá.
– Спасибо.
– Все, что удалось собрать. К сожалению, они изъяли фотографии.
– Черт с ними.
– И кое-что из вещей. Но все остальное я привез… Тихо переговариваясь, мы подходим к двери, чудесным образом вырисовавшейся в глухой стене. Приходится признать:
амбар я недооценила.
Такие двери сопутствуют борделям и кокаиновым гасиендам в самом сердце колумбийских джунглей. Такие двери я видела только в кино про карточных шулеров, наркотрафик и бандитские разборки в маленьком Токио (Чикаго, Сингапуре). Они обиты толстыми полосами железа, а середину украшает импровизированный датчик фэйс-контроля – дверца в дверце, на уровне глаз. Сейчас она наглухо закрыта.
Прежде чем постучать, Доминик в спешном порядке инструктирует меня:
– Девушку, которая тебя встретит, зовут Сальма. Она единственная, кто говорит по-французски. Обращайся к ней без стеснения, она тебе поможет.
– В чем?
– Ну… мало ли какие вопросы могут возникнуть у девушек, – смущается толстяк.
В другое время я бы обязательно довела эту тему до абсурда и вогнала бы несчастного Доминика в краску, он все-таки очень мил. И по-детски непосредствен. Мой Доминик.
– Спасибо тебе за все.
Я обнимаю Доминика и неловко целую его в подбородок.
– Ну что ты…
Не слишком-то он обрадовался проявлению чувств и даже отстранился от меня – чуть более поспешно, чем следовало бы.
– Правда, спасибо. Ты мой единственный друг…
– Все в порядке, Сашá. Все самое худшее позади.
– Кстати, тебе идет этот одеколон.
Два коротких стука. Пауза. Три длинных стука. Пауза. И снова – два коротких стука. И снова – три длинных. Окошко в двери распахивается, и – прямо из темноты – к нам навстречу выплывают два диковатых влажных глаза.
– Бонсуар, Сальма.
– Бонсуар, месье.
Сальма не тратит время на разговоры, она тотчас же захлопывает окошко и принимается отпирать засовы. Я насчитала по меньшей мере четыре, попасть в скромный сельский кооператив не легче, чем в хранилище крупного банка.
– Ты не зайдешь? – быстрым шепотом спрашиваю я у Доминика.
– Нет. Мне нужно возвращаться в город. Я приеду завтра.
– Тогда до завтра.
– Да.
– Будь осторожен.
Мелодраматического эффекта избежать не удалось, хотя я всего лишь хотела сказать: не стоит превышать скорость, Доминик, дороги здесь не слишком надежны, уж я-то знаю. Впрочем, кем бы ни был мужчина, привезший меня в кооператив по производству аргонного масла, кем бы ни был новый Доминик, скорости он не превысит.
Уж я-то знаю.
Дверь приоткрывается ровно настолько, чтобы я могла проскользнуть в образовавшуюся щель, и снова захлопывается. Пока Сальма возится с засовами (ну и работенка, черт возьми!), я разглядываю открывшийся мне небольшой двор.
Ничего выдающегося.
Каменная плитка, длинный – во всю длину двора – навес, крытый тростником; три кованых напольных светильника, из которых время от времени вылетают снопы искр, затемненный проход в глубину. Умывальник, вмонтированный прямо в стену, выложен мозаикой, – и это самая яркая, самая помпезная деталь интерьера.
– Бонсуар, мадам. – Лишившись Доминика, Сальма переносит залп ночной вежливости на меня.
– Бонсуар.
– Идемте, я покажу вам вашу комнату.
Как я и предполагала, мы движемся в глубину двора, Сальма идет впереди меня, высоко подняв над собой лампу – точную (хотя и уменьшенную) копию напольных светильников: та же ковка, тот же изощренный металлический узор, даже одинокие искры вылетают из нее по сходной траектории. Два раза свернув направо, один – налево и пройдя мимо стены со множеством дверей, Сальма останавливается в тупике. Дверь, которая выходит в него, – единственная.
– Мы пришли.
