Не «Риц» и не «Амбассадор». Да.
Мое временное жилище представляет собой крохотную комнатушку с обычными для Марокко глинобитными стенами. В углу стоит деревянный топчан, покрытый тонким цветастым ковром, а левая стена комнаты занята множеством поднимающихся к потолку полок. Банки, бутылки, пузырьки, флаконы, небольшие пластмассовые канистры – вот и все их содержимое.
– Мы храним здесь масло – объясняет Сальма, совершенно неприкрыто пожирая меня глазами.
– Я поняла.
Ей не больше двадцати, она грациозна, темноволоса, темноглаза, с лицом слишком открытым, слишком страстным для марокканки и… она вовсе не собирается уходить!
– Кувшин с водой и полотенце в углу. Вы можете помыться, если захотите.
– Спасибо.
– Принести вам поесть?
– Не стоит. Я не голодна.
– Я оставлю вам лампу.
– Спасибо, Сальма.
Глаза Сальмы мечутся в поисках зацепки, крючка, каменистой бухты, где можно бросить якорь, – напрасный труд: стены слишком гладки, банки и бутылки слишком хрупки, у нее нет никакого – решительно никакого! – повода, чтобы остаться. Хотя бы еще на минуту.
– Вы что-то хотели, Сальма?
– Да. Я хотела бы, чтобы со мной произошло что-нибудь необычное.
– Ас вами до сих пор ничего не происходило? – Я не должна позволять ей втянуть себя в разговор – и все же позволяю.
– Ничего. Ровным счетом ничего. Не то что с вами.
– С чего вы взяли, что со мной произошло что-то необычное?
– Иначе вы не были бы здесь, – делает вполне логический вывод Сальма. – Год назад здесь, в этой комнате… Уже жил один человек. Недолго. Один день и две ночи.
По лицу девушки пробегает грозовая тень, на щеки всходит румянец, подбородок заостряется – один день и две ночи, несомненно, главное событие в ее жизни.
– Что же случилось с ним потом?
– Надеюсь, с ним все хорошо. Я молюсь за него до сих пор.
Сальма обескураживает меня, она не должна вести себя так. Ни одна марокканская девушка не повела бы себя сходным образом, а уж тем более девушка, работающая в забытом богом сельском кооперативе. Даже вполне светская и лишенная многих восточных предрассудков Фатима попридержала бы язык, но Сальме ничто не указ.
– Наверное, он был контрабандистом. Или собирался убить какого-то плохого человека. Но что-то не получилось. И он оказался здесь.
Убийство. Меньше всего я ожидала услышать об убийстве из уст девушки – настолько неискушенной, настолько простодушной, что любое, сказанное ей слово тотчас же меняет свой знак на противоположный. Убийство плохого человека – благое дело, оно не подлежит разбирательству в суде, а уж тем более – наказанию.
– Он был похож на вас.
– На меня? – Я вздрагиваю.
– В том смысле, что на вас он был похож больше, чем на меня. Он был… – Сальма щелкает пальцами, стараясь подобрать наиболее точное выражение, – …европеец. Беглец.
Evade.
«Эвади» – звучит как название косметической фирмы. Так и есть – эта косметика идет юной Сальме, как никакая другая, она оттеняет веки и ретуширует мелкие изъяны кожи, делает линию бровей соблазнительной, а губы – чувственными.
– Вы тоже собирались убить плохого человека?
– Нет.
– Вы его убили?
– Нет.
– Значит, это вас должны были убить?
– Нет.
Во всех трех случаях я сказала чистую правду, и она не очень устраивает Сальму.
– Не бойтесь. Я всегда держу рот на замке.
В подтверждение девушка собирает пальцы в щепоть и проводит ими по губам, что должно означать застегнутое на молнию молчание. Молнии, заклепки на карманах, полных историй со смертельным исходом, пряжки на туфлях с начинкой из контрабандного гашиша – вот он, фирменный стиль от «Evade». А Сальму можно считать ее лицом.
