Дэшер, или Потрясающий;
Дэнсер, или Танцор;
Прэнсер, или Гарцующий;
Виксен, или Злобный;
Комет, или Комета;
Кюпид, или Купидон;
Дандер, или Болван;
Бликсем, или Молниеносный.
Бегущего следом за Домиником верного Наби можно смело назвать Дандером, как же я несправедлива к бедняге-повару!.. С другой стороны, трудно быть справедливой, когда над твоим ухом щелкает ржавыми ножницами какой-то коновал.
– Так значит, я ему обязана своим освобождением.
Щелк-щелк.
– Это было потрясающе. Это было как в кино.
Щелк-щелк.
– Ну и страху же я натерпелась!
Щелк-щелк.
– Наверное, это стоило немалых денег.
Щелканье прекращается. И голове, лишившейся большинства волос, становится неизмеримо легче. Я вижу пегие невыразительные пряди, они валяются на полу, расстаться с ними совсем не жалко. Как не жалко расстаться с жизнью, в которой приходилось то и дело расчесывать их. В ней было много хорошего, в основном – хорошего, но она потеряна для меня безвозвратно.
– Ты уже закончил, Наби?
– Почти.
– Я спросила о деньгах. Это был неуместный вопрос?
– Чтобы вытащить вас, хозяин заложил отель, мадам.
…Если бы мне было двадцать и я была бы смертельно влюблена в красавчика Доминика!
В этом случае мы ехали бы сейчас в кинотеатр под открытым небом – для парочек на колесах, которым нет дела до происходящего на экране, они заняты лишь собой и механизмом раскладывания автомобильных сидений – в старых тачках он, как правило, заедает.
Но мне не двадцать. Двадцать – кому угодно: Сальме, Фатиме, Уме Турман в фильме «Дом, там где сердце» (до самурайского меча еще нужно дожить). Двадцать – кому угодно, но только не мне.
И я не влюблена в Доминика. В кого угодно, но только не в него.
И механизм раскладывания автомобильных сидений меня не волнует, но только: что сказать человеку, который безнадежно влюблен в меня и во имя этой любви пожертвовал всем?
Лучше молчать.
Мы едем не в кинотеатр под открытым небом – в Марракеш.
Давняя, сокровенная мечта Доминика – она почти сбылась. Жаль, что обстоятельства, которые этому способствовали, лишили Доминика всего. Сам он запретил мне даже говорить о судьбе отеля, что сказал бы дед Доминика, основавший «Sous Le del de Paris», что сказал бы его отец?
– Они бы не стали меня осуждать, Сашá.
Я не верю Доминику, как не поверила бы его отцу и деду, если бы и впрямь им пришло в голову продекларировать такую глупость. До Марракеша – еще добрых три часа езды, через час начнет темнеть, а пока дорога залита желто-розовым предвечерним светом; все тот же старый «Мерседес» нашего автомеханика, все тот же сидящий за рулем Доминик, лишь я изменилась до неузнаваемости.
Radicale brune.
Коротко стриженная, в солнцезащитных очках, сейчас никто не признал бы во мне Сашá Вяземски. Тем более что Сашá Вяземски, русской, больше нет. Есть – Мерседес Гарсия Торрес, испанка. Это имя значится в паспорте и водительских правах, которые привез мне Доминик.
Мерседес. Прекрасная, как яблоко.
Совпадение почти мистическое. Оно нашептывает мне на ухо: все в этой жизни предопределено, все – взаимосвязано, слово – материально, и поэтому нужно осторожно обращаться со словами. Студентик Мишель появился в моей жизни не случайно, Жюль и Джим появились не случайно, Фрэнки был убит – не для того ли, чтобы фактом своей смерти воскресить Мерседес? Хотя почему бы не предположить: Мерседес спаслась? Не села в электричку на мадридском вокзале, а села на велосипед и отправилась к Гибралтару с легким рюкзаком за плечами. А у Гибралтара сменила велосипед на катамаран и оказалась в Марокко. И уже здесь, выскочив за скобки мадридского взрыва, погибла при невыясненных и не таких эффектных обстоятельствах. В некоторых случаях небольшую отсрочку от смерти тоже можно считать спасением.
– Откуда у тебя эти документы? – спрашиваю я у Доминика.
– Ты можешь не волноваться. Они – настоящие.
– Настоящие? Туда же вклеена моя карточка, как они могут быть настоящими?
