— Вас только это смущает? — плоско сострила мюнхенская гадина, но руки все же убрала. А потом радостным шепотом сообщила:
— Кажется, у меня все в порядке с…
— Да заткнитесь вы, ради бога!
— Вы сами… Дали повод! Сели мне на колени… Так вот как была истолкована моя минутная слабость! Подскочив, я рванула от извращенца, как от чумного барака, и перевела дыхание только возле Дарьи. Дарья по-прежнему стояла на шахматном погосте, и вид у нее был самый оторопелый.
— Ну, вы даете! — покачала головой Дарья, издалека разглядывая Райнера-Вернера, мертвой хваткой вцепившегося в собственный пах. — На одном гектаре с трупом… Это так сильно тебя возбуждает?
— Что — “это”?
— Это, — кивнула Дашка в сторону лежащей на полу Аглаи. — Мертвое тело. Надо же, какой темперамент! Теперь я понимаю, из-за чего сбежал твой Бывший…
Теперь, по прошествии шести месяцев, Бывший интересовал меня не больше, чем результаты выборов в Великий народный хурал Монголии в 1975 году, но я все же спросила:
— Из-за чего?
— Из-за твоих разнузданных сексуальных фантазий. Привязать к себе такого промискуитетчика, как этот гипер-Гансик, — уметь надо!
— Не говори глупости…
— Надеюсь, ты не думаешь, что это сделала я?
— Что — “это”?
— Это. — Дашка по-прежнему не отводила взгляда от тела.
— Не говори глупостей. — Я даже не сразу сообразила, что она имеет в виду.
— Я ее не убивала. Честное слово…
— О чем ты?
— Я ее не убивала… Ты можешь сказать, что я ее ненавидела… Терпеть не могла. Что для меня она была как кость в, горле… Но я не убивала…
— Прекрати сейчас же!
Но Дарью уже невозможно было остановить.
— Да, меня от нее тошнило… Меня вообще тошнит от масскульта… Но я ненавидела ее гораздо сильнее… Чтобы просто взять и вот так… Отравить, как крысу… Когда так ненавидят — не убивают.
— Да? — искренне удивилась я. — Почему?
— Это… — Дашка засопела, пытаясь подобрать самую нужную фразу, самые точные слова. — Это было бы слишком просто. Ты понимаешь меня?
Самым удивительным было то, что я понимала. Моя фанатичная (кто бы мог подумать!) подруга слишком долго культивировала в себе ненависть к прославленной, обласканной, облизанной, обожаемой Аглае Канунниковой; она пестовала эту ненависть, она холила и лелеяла ее, удобряла и подкармливала. Она смахивала пыль с широких листьев ненависти, она подрезала сухие ветки и поганой метлой гнала вредителей. Из крошечного, совершенно не приспособленного к жизни саженца она вырастила могучее дерево….
И теперь спилить его под корень вот так, за здорово живешь?! Засунуть псу под хвост многомесячные усилия? Лишиться любимой игрушки, даже не выставив в продвинутой галерее инсталляцию “Масскультура: Гибель “Титаника”? Не-ет… Куда проще мысленно уничтожать Аглаины примитивные ценности каждый день, чем навсегда расстаться с самой возможностью такого уничтожения.
— Ты сумасшедшая, — только и смогла выговорить я.
— Может быть, — скромно согласилась Дашка.
— Ты сумасшедшая, но…
Теперь и я смотрела на Аглаю. Чувство реальности покидало меня и снова возвращалось. Выдающаяся писательница, кумир миллионов, лежит на полу, в чужом доме, среди чужих людей… Она не напилась, она не уснула, она — мертва!..
— Ты сумасшедшая, но ты не убийца. — Я все-таки заставила себя произнести эти слова. И Дарья благодарно сжала мне пальцы горячей и влажной рукой.
— Спасибо… Ты скажешь об этом?
— Кому?
— Когда.., сюда приедут и начнут расспрашивать о происшедшем. Ты скажешь, что я не виновата? Я все время была здесь, я ни на секунду не отлучалась. Ты скажешь об этом?
— Конечно.
— Подтвердишь, что мы были рядом и друг от друга никуда не отходили?
— Конечно.
Получив верительные грамоты, Дарья сразу же успокоилась. К ней вернулась ее обычная надменность. И обычный, так восхищавший меня, цинизм.
— Не обижаешься, что я была с твоим немцем? — Она наконец-то позволила себе улыбнуться. — Это даже не интрижка, так, пересып одноразовый. И даже не в кровати, а в коридоре под вешалкой… Если это тебя успокоит…
— Что?
— Я же не знала, что у вас все получится. И что он, презрев широкий выбор, решит остановиться на твоем проблематичном тельце… А вообще — он забавный. Может быть, стоило его у тебя отбить?
— Что?!
— Шучу. Интересно, кто все-таки это сделал? Кто ее убил?
Действительно, кто?
Дарью я вывела за скобки как идейную извращенку. Райнер-Вернер — извращенец сексуальный — отпал сам как лицо, не заинтересованное в жизни малодоступной для его перчика Аглаи (и, как следствие, — в ее смерти). Мы с Ксоло оказались вычеркнутыми из списка как близкие родственники покойной.
Режиссер Фара вылетает из того же списка как тряпка, неспособная держать себя в руках. Он и таракана не отравит, не то что взрослую сильную женщину.
Химик при видеокамере Петя Чиж тоже вне подозрения именно как химик. Не станет человек, только что совершивший преступление, расписывать его в таких подробностях и в таких утонченных (если не сказать — изысканных) деталях. Яды — слишком экзотическая вещь, чтобы демонстрировать в них такие познания. И тем самым подставлять себя под удар.
Остаются трое.
СС, ТТ и ММ.
Три главные Аглаины конкурентки. Их ненависть (в отличие от высокой, опоэтизированной ненависти Дашки) носит шкурный характер. Она завязана на тиражах, интервью, съемках, издательствах. Она завязана на читателе. Смерть Аглаи выгодна всем троим.
Просто потому, что Великую и Неповторимую забудут через полгода. Максимум — через год. И поле для игры станет чистым. Я довольно долго проработала с Канунниковой, чтобы усвоить главный принцип массовой культуры: “С глаз долой — из сердца вон”.
С глаз долой — из сердца вон.
Вон!
— ..Возьми платок, — сказала Дашка.
— Платок?
— Ты ревешь уже пять минут. Смотреть тошно. Я ухватила протянутый мне кусочек батиста и вытерла взмокшие ресницы. Похоже, что я действительно плакала. Я была единственной, кто отреагировал на смерть Канунниковой таким естественным и таким бесхитростным способом. Все остальные не опустились даже до элементарного сочувствия.
Все были озабочены только собой.
Особенно после того, как неугомонный Чиж произнес слово “убийца”.
Три грации, уже готовые выплыть из зала, моментально вернулись, оседлали тяжелые дубовые стулья и с укором посмотрели на эксперта по ядам.
