– Это всего лишь проявление ласки. Проявление любви.
Я ловлю себя на том, что разговариваю с Анной, как разговаривают с неразумными, не понимающими русского иностранцами, которые, как известно, – как дети. Снисходительность, четкая артикуляция и использование странных логических и стилистических конструкций. «Проявление ласки. Проявление любви» – гы-гы, бу-га-га, нахх! Мне не стоит забывать, что Анна – русская. Это только пишет она по-английски и по-немецки и живет в Швеции и со шведом. Но на самом деле – она русская. Относится ли этот факт к числу тех, которые обычно замалчивают авторы монографий о популярных сочинительницах crimi?..
– Лягушонок… Как удивительно!
– А по-моему – нежно. А как вы называете ее? Анна задумывается.
– Детка. Девочка. Доченька. Малыш. Не слишком оригинально, правда?
– Не слишком. – Я беспощаден, но именно таким и должен быть старший, всепонимающий, терпеливый и терпимый друг несносной Лягушонка.
– Зайчонок. Мышка. Рыбка. Птичка. Когда ей было восемь, ей особенно нравилась именно птичка. Птичка моя.
– Отдает передвижным зоопарком, посетившим провинцию.
– Да-да, я понимаю. Я была не очень хорошей матерью. Работа отнимала слишком много времени. Русский может утвердиться на Западе только при одном условии…
– При каком же?
– Если будет работать на износ. И если забудет, что он – русский.
– И вы забыли?
– Увы, – Анна разводит руками. – Лягушонок…
Лягушонок не дает мне забыть. Она очень русская. И очень хочет быть русской. И чтобы все остальные были русскими. Все. Весь мир.
– Это-то мне в ней и нравится, – я дружески улыбаюсь Анне, мне хочется сделать что-нибудь приятное для нее. А сделать приятное – означает похвалить ее малолетнюю сучку дочь.
– Только это? – Анны улыбается мне еще более дружески.
– Не только.
– Мы можем быть откровенны?..
– Конечно.
– Ваши отношения… – Анна – сочинительница crimi, а не сочинительница порнороманов, именно поэтому вопросы ее полны многоточий, полны умолчаний.
– В наших отношениях нет ни капли грязи. Они чисты, Анна. Мне очень нравится ваша дочь. И я никогда ее не обижу. Никогда.
– Кстати, где она, Дэн? Где наша… Лягушонок?..
В кабинете Анны есть на что посмотреть. Это довольно большая комната с широким окном, выходящим в крошечный садик, с камином, со стенами, обшитыми искусно состаренным деревом, ничего от безликого дизайнерского хайтека всего остального дома. Множество самых невероятных географических карт и литографий. Множество книг, среди них, судя по корешкам, есть настоящие раритеты. Пол выстлан ковром с коротким ворсом, расцветка и причудливо переплетающиеся экзотические фигуры на нем заставляют меня вспомнить кенийку из франкфуртского аэропорта. В глубоких нишах, разделяющих книжные стеллажи, стоят:
старинная ваза (то ли японская, то ли китайская);
ручная мельница для кофе, тоже старинная;
старинная же музыкальная шкатулка; копье, украшенное перьями, кожей и бусинами, еще более старинное;
скульптура какого-то (то л и нубийского, то ли нигерийского) божества.
Есть еще головы животных, прикрепленные к щитам из того же дерева, каким обшиты стены: лев, зебра и антилопа, не та ли это антилопа из которой был скроен саквояж Август – Билли? Все может быть. Обстановка кабинета с головой выдает Анну – любительницу путешествий, Анну – собирательницу древностей, Анну – бесстрашную охотницу. Вопрос лишь в том, насколько это соответствует действительности.
– …Лягушонок? Она заснула, Анна.
Вечным сном. Гы-гы, бу-га-га, нахх!.. Но сообщать об этом Анне я не собираюсь, по крайней мере – сейчас.
– Заснула?
– Нуда. Взяла и вырубилась. Это свойственно юным девушкам, совсем юным, они не так выносливы, как мы с вами. Ведь так?
– Возможно, – в голосе Анны сквозит легкое недоверие, я же хочу, чтобы она доверяла мне полностью, чтобы она положилась на меня.
– Она просто сутки не спала, вот и все. Всю предыдущую ночь мы гуляли. Я показывал ей Москву.
– Она неплохо знает Москву. Она бывает там довольно часто.
– Я показывал ей свою Москву, – еще никогда я не улыбался так открыто, с таким чувством приязни и симпатии.
