Он сжал зубы и все равно нашел в себе силы оскалиться в улыбке, поклониться мне и собрать все шары в руку. Все, до единого. А потом бросил их в стену; ударившись о сукно панелей, они разлетелись в разные стороны…
– Вот такой я смертничек. Ну, ничего, отец за меня помолится. Он ведь священник. Я тоже должен был стать священником. Он очень хотел этого. Он так хотел, что я два года врал, что учусь в семинарии… У меня это хорошо получалось – врать и притворяться, я ведь лицедей, ядрена вошь, лауреат и надежда…
Неожиданно он схватил меня за плечи и опрокинул на стол. Его руки сомкнулись у меня на горле, а лицо страшно исказилось и страшно приблизилось: я видела провал рта и провалы глаз, в которых не было ничего, кроме застывшей ярости.
– Ты!.. Слушай, ты… Зачем… Зачем это произошло со мной?! Зачем вы влезли в мою жизнь? Вы могли выбрать кого-то другого – актеров как собак нерезаных по всей Москве бегает… Никто бы о них не вспомнил… А ведь у меня было все, и это «все» я нажил своим трудом, я выхаркал это потом и кровью… И когда все срослось, когда все стало получаться… Появились вы, подонки, гады, твари, сволочи, козлы… Появились и заставили играть в эту гнусную игру по вашим гнусным правилам… Почему я, ну почему я. Господи…
Глаза его наполнились злыми бессильными слезами, и, чтобы не видеть этого, я смежила веки. Он отчаянно прижал мою голову к сукну и затряс ее:
– Не закрывай глаза, слышишь!.. Смотри, смотри на меня… Смотри, что вы сделали со мной и с моей карьерой! Лауреат премии «Золотая маска», герой-любовник, с ума сойти… Ничего, ничего… Все ничего не стоит, если можно вот так влезть в жизнь вонючими ментовскими портянками! Чья это жизнь, черт возьми?
– Чья это жизнь, черт возьми? – тихо повторила я. – Чья это жизнь?
Олег ослабил хватку, он отдышался, пришел в себя и отпустил мое лицо. Порыв ярости прошел так же внезапно, как и начался.
– Как ты думаешь, у меня есть шанс выбраться живым?
– Я не знаю.
Он неловко повернулся и сморщился от боли.
– Что? – спросила я.
– Да с почками лажа. Ваши ребятки постарались. Они мастаки внутренние органы ласкать.
– Бедный, – сказала я и погладила его по голове.
– Даже если произойдет чудо, я убью этого человека и останусь в живых… Даже если произойдет это чудо. И вы сами не убьете меня, как дешевку… Что я буду делать там? Здесь у меня было все. Здесь было то, что я люблю больше всего… Будьте вы все прокляты. Будь все проклято!
Слушать это дальше было невыносимо. Так невыносимо, что я с изумлением подумала: с каких это пор тебя волнует судьба другого человека, Анна? Ты ведь сама обожала манипулировать людьми, если верить твоим летописцам. Ты сама заставляла их играть по твоим правилам, ты ценила хороший нерв в игре. А этот парень – он ведь действительно классный актер, ты это видела. Во всяком случае, его роль, его пистолеты, завернутые в фольгу, взволновали тебя. Итак, он актер, так пусть обживает предлагаемые обстоятельства. Зачем ты пришла сюда?.. Может быть, просто для того, чтобы засвидетельствовать почтение, взять автограф и ограничиться скромным комплиментом? Чтобы еще раз увидеть себя в зеркале другого человека? Или все гораздо проще: в твоей партии с Лапицким верх пока берет этот Мефистофель в капитанских погонах, и ты не можешь с этим смириться? Вот это, пожалуй, ближе к истине, если исходить из твоего сучьего характера, о котором ты так и не можешь вспомнить?..
– Хватит ныть, – резко сказала я. Ко мне вернулась беспощадная ясность мысли. – Я не знала, я правда не знала. Я сама в таком же положении. Вот разве что подающей надежды актрисой никогда не была. Впрочем, кто знает… Я хочу помочь тебе. Ты мне веришь?
– Олег грустно посмотрел на меня:
– Нет. Я тебе не верю.
– Я понимаю. Я все равно хочу помочь. Этот тип, эта туша, которая к тебе приставлена, – она спит. Храпит во всю Ивановскую. Я постараюсь вывести тебя.
– Зачем?
– Потому что я тоже ненавижу их всех. Он недоверчиво кивнул, но в самой глубине зрачков я увидела сумасшедшую надежду.
– Я еще плохо ориентируюсь в доме, – сказала я, обращаясь только к этой сумасшедшей надежде в глубине зрачков, – но кое-что изучила. Ты умеешь водить машину?
– Глупый вопрос, – он улыбнулся. – Я ведь погиб потому, что не справился с управлением.
– Вот и отлично. Но сейчас будь аккуратнее…Эй, капитанишко-неудачник, ты крепко получишь под яйца, если мне удастся помочь этому парню, и даже не из сострадания к нему, а из брезгливости к тебе. Я сделаю это.
Я сделаю это, и тебя разжалуют в рядовые. Отберут табельное оружие и приставят к щенкам в собачьем питомнике. Будешь кормить их отрубями и иногда с бессильной яростью вспоминать обо мне. И о том, что слишком рано сбросил меня со счетов.
– Идем, – сказала я Олегу и спрыгнула со стола. Он остался сидеть на нем, он все еще не верил мне. – Идем, – настойчиво повторила я. – Или ты уже не любишь девочек из хореографического? И не хочешь увидеть их? И второй «Золотой маски» тоже не хочешь?..
– Зачем ты это делаешь?
– Какая разница – зачем?
Подойдя к двери, я прислушалась. Из-за нее все еще доносился мирный храп охранника. Что ж, так тому и быть, нужно тщательнее отбирать персонал, господин Лапицкий, ну да это не ваша вина – и на старуху бывает проруха… Я осторожно приоткрыла дверь и выскользнула в холл. Олег последовал за мной.
…Охранник с умиротворяющей фамилией Капущак по-прежнему спал в полутемном холле, запрокинув голову и широко открыв рот. Я подождала, пока Олег выйдет из бильярдной, и снова накинула крюк на дверь.
Обратная дорога далась легче, я уже не путалась в расположении комнат. Олег держался строго за мной, независимо сунув руки в карманы, теперь я знала, что в них лежит: две колонки светской хроники; два варианта, два сценария судьбы, каждый из которых через каких-нибудь полчаса будет опровергнут. Актер положился на меня, как привык полагаться на всех своих режиссеров, ничего другого ему не оставалось. Мы прошли несколько пустых коридоров и таких же пустых лестниц с пыльными перилами. Дом казался вымершим, – ощетинившийся оружием и охраной форт на поверку оказался картонным сооружением. Я хорошо запомнила крытую галерею, так и не состоявшийся зимний сад, который соединял дом с подземным гаражом, – именно этой дорогой меня привели. Сейчас в зимнем саду было темно, окна в нем занимали всю стену, а за ними, как в аквариуме, плавала зимняя ночь.
Мы на несколько минут остановились у кадки со скелетиком какого-то растения, умершего несколько зим назад. Отсюда, из крытой галереи, хорошо просматривался двор с прилепившимися к дому хозяйственными постройками и ворота. От ворот к трассе вела щербатая бетонка, я тоже хорошо помнила ее. Ворота открывались автоматически, пульт управления и камеры внешнего обзора находились в маленькой аппаратной. Только один раз, мельком, я заглянула туда и сейчас же была выставлена Виталиком, который обычно проводил там короткие зимние дни. Но только дни и – иногда – поздние вечера, когда в дом имел обыкновение наведываться капитан. Виталик, как хорошо натасканный пес, за версту чувствовал приближение хозяина. За то время, что мы провели вместе, я хорошо изучила повадки подручного Лапицкого: ночью его и калачом нельзя было заманить в скучнейшую и постылую аппаратную. Он либо спал в своей конуре на втором этаже, либо смотрел немецкую порнушку в детской. Детской я называла просторную комнату, двери которой выходили в холл с камином. Называла только потому, что стены ее были оклеены веселыми обоями нежно-голубого цвета: веселые человечки летели на них на воздушных шарах и плыли в подводных лодках, подозрительно смахивающих на огромные калоши…
– Жди меня здесь, – сказала я Олегу. – Спрячься от греха подальше и жди.
– А ты? – совсем по-женски с тревогой спросил он. И я тотчас же простила ему все на свете – актер и
