– Все еще можно исправить, – несвязно говорил Лещ, обнимая меня одной рукой и пряча далеко за спину другую, изрезанную стеклом. – Мне сказали, что все будет в порядке… Нужно только подождать.
– О чем ты говоришь?
– Не сейчас. Я обязательно скажу тебе, ты мудрая, ты самая лучшая, ты все поймешь. Но не сейчас, только не сейчас. Я скажу. Я не хочу, чтобы это стояло между нами.
– Ничто не может стоять между нами. Ничто и никогда не станет, разве что смерть. – Боже мой, пафос как в чахоточных любовных романах, я даже на секунду начинаю ненавидеть себя за этот пафос, не переигрывай, Анюта.
Но Лещ не услышал его, он вдруг бесшабашно, совсем по-мальчишески улыбнулся:
– Ну, смерти не будет. Уже не будет. Ты подождешь меня?
– Я подожду.
– Ты даже не спрашиваешь – сколько.
– Мне все равно сколько.
– Родная моя… Я смогу дать тебе все.
– Мне ничего не нужно. Ничего не нужно, кроме тебя. – Все правильно, Анюта, ты выбрала точную фразу, внезапно вспыхнувшее чувство оперирует только этими категориями. – Неужели ты до сих пор не понял?
– Я понял… Я все понял. Но тебе лучше сейчас не касаться меня. Иначе я с собой не справлюсь.
– Не нужно с собой справляться.
– Ты не понимаешь, – его лицо снова исказила мука.
– Хорошо, пусть все будет так, как ты хочешь.
Он наконец-то отпустил меня, поднялся и, снося по пути все выпирающие составные части лос- анджелесского дизайна, побрел в ванную. Я так и осталась сидеть возле двери, хотя и понимала, что необходимо подняться и привести в порядок одежду: сейчас бессмысленно строить оскорбленную невинность, лучше всего подойдет роль безропотной тупоголовой всепрощающей наседки Сольвейг. Остается надеяться, что мой Пер Гюнт одумается и покинет меня ненадолго. Что я не только не успею состариться, но и даже застегнуть бюстгальтер.
Но бретельку от лифчика он все-таки порвал, горячий эстонский парень. И ворот платья тоже.
Я не чувствовала угрызений совести. В конце концов, это только его право – не спать со мной или спать со мной. Теперь меня устроит любой вариант, хотя и печально, что я так и не распробовала Леща на вкус: сегодня он оказался лещом холодного копчения, устоял, не поддался, не решился, хотя и очень хотел не устоять, поддаться, решиться, я это видела. Я понимала, что дело не во мне: я была целомудренно- сексапильна, а этот коктейль всегда нравится мужчинам, если они подкатывают к женщине не с предложением банального пересыпа, а с самыми серьезными намерениями. Все дело было в самом Леще. Ну что ж, пришей оторванную бретельку, распрощайся с безнадежно испорченным платьем и жди объяснений. А они последуют. Лещ не может не понимать, что возникшая между нами недоговоренность убьет только зародившееся чувство.
А сейчас будь паинькой, не надувай губки и делай вид, что ничего не произошло.
…Когда Лещ вышел из ванной, я уже переоделась в его рубаху и расстилала постель. Сегодня я не увижу в ней ни войны Алой и Белой роз, ни падения Порт-Артура, ни утра Стрелецкой казни. Но я знала главное: я проведу восхитительную ночь с тайной Леща. Мне нужно соблазнить ее, заставить раскрыться, заставить не бояться меня.
Лещ снял поводок и тихонько свистнул Старику.
– Ты надолго? – независимо спросила я, как будто не было этой тягостной сцены у двери.
– Выгуляю пса и вернусь, – почти семейная идиллия, подразумевающая: «Не жди меня, ложись в постельку, девочка, я должен о многом подумать…» Он вернулся только через три часа, на самом излете ночи, когда я уже устала ждать его. И нашел меня такой, какой и должен был найти: свернувшаяся калачиком, застигнутая сном врасплох любимая женщина. Сквозь полуприкрытые веки я видела, как он, стараясь не производить лишнего шума, тяжело сел в кресло против кровати. Уж не мои ли сны ты хочешь подсмотреть, милый? Знай, я не вижу снов.
Лещ в узких зеркалах моих век выглядел несчастным, подавленным и бесконечно влюбленным. Такого можно брать голыми руками, никакой интриги, никакой борьбы полов, ничего, что придает любовным отношениям остроту непостоянства. Десять к одному, что, как только ему надоест глазеть на меня, он осторожно приблизятся к кровати, к моему лицу, к моим губам и тихонько их поцелует. Можно делать ставки, господа!..
Несколько раз я проваливалась в полудрему, а Лещ все сторожил и сторожил мой чуткий сон. Наконец, не выдержав, он действительно подошел к кровати, опустился перед ней на колени и осторожно обшарил мягкими губами мое лицо. Э-э, голубчик, а щетина-то у тебя уже пробилась! Если ты хочешь, чтобы женщине было комфортно с тобой, брейся, пожалуйста, на ночь…
– Который час, милый? – спросила я максимально сонным голосом.
– Около шести. Спи, девочка, – Ты не ляжешь?
– Нет, мне еще нужно поработать, – Лещ погладил меня аккуратно забинтованной рукой.
Я поймала руку губами: теперь Лещ не отнял ее, а только покачал в ней мое лицо, как в колыбели.
– Сварить тебе кофе? – Боже мой, и откуда во мне эти нотки образцово-показательной домохозяйки, любительницы витых свечей, дикера «Старый Таллин», макраме и дорогого мыла?
– Не стоит, я сам. Спи. – Звучит очень убедительно, только ты врешь, Лещ. Даже если ты сейчас уткнешься в свои бумаги, все равно в твоей лохматой башке стаями будут бродить мысли о том, уйду ли я сегодня от тебя или нет. Что ж, пожалуй, тебя стоит подержать на коротком поводке.
…Лещ ушел очень рано. Он собирался тихо, даже кофейная ложечка ни разу не звякнула о стенки чашки, даже замок дорогого портфеля ни разу не щелкнул. Он собирался тихо, хотя и знал, что я не сплю. И я знала, что он знает, – невинный обман, дающий выигрыш во времени; уточнение правил игры, в которую мы оба стали играть со вчерашнего вечера. Я встала только тогда, когда за ним захлопнулась дверь. Семь часов. Через четыре часа я встречаюсь с Костей на Тверской. Еще есть время, чтобы привести в порядок бессонные, измотанные за ночь мысли: у меня нет четко выстроенной версии, но, как бы ни обернулось дело, я приду к своему иезуиту не с пустыми руками.
…Мы сидели в летнем кафе и потягивали пиво. Пиво не нравилось мне, но сейчас именно оно как нельзя лучше соответствовало обстоятельствам: женщина чуть моложе и мужчина чуть старше, случайно оказавшиеся за одним столиком; ничего общего, кроме пепельницы, стоящей между нами. Я взяла к пиву соленые орешки, а капитан копался в вяленой рыбе. Он мастерски разделывал сочащуюся жиром янтарную тушку, раскладывая ее куски на ритуальные кучки: плавники, ребра, части хребта…
Над рыбой вились осы, но капитан, казалось, не замечал их.
– Прекрасно выглядишь, Анна, – капитан впился жесткими зубами в спинку рыбы. – Краше прежнего. Увечья пошли тебе на пользу. Подлецу все к лицу. Клиент повержен в прах, бряцает доспехами и добивается оборки с кринолинов прекрасной дамы?
– Что-то вроде того. На большее он пока не претендует, – самодовольно произнесла я и выложила перед капитаном дубликаты ключей от квартиры Леща.
– Ты смотри, какой скромник. Кто бы мог подумать! А я думал, вы уже трахаетесь так, что кровать развалили, – капитан не глядя сгреб ключи со стола и сунул их себе в карман.
– Не говори пошлостей.
– Какое целомудрие! Не можешь выйти из роли? Или влюбилась в этого коня с яйцами, не приведи Господи?
– Это очень породистый конь, так что приготовьте ему стойло получше, я проконсультирую. А ты ревнуешь, капитан?
– Есть немного. Ну и как тебе в логове врага?
– Дышится легко. Хотя квартира у него и закрывается как сейф. Так что оцени мои мелкие услуги, капитан. Что с ампулами? Надеюсь, в них была не аскорбиновая кислота?
– Нет. И даже не пенициллин. Откуда ты их взяла?
