быть, и его задержали фашисты?»
Он решил обойти стороной развилку дорог и приблизиться к нему с противоположной стороны.
К месту сбора они подошли, когда уже стало темнеть. Выглянув из кустов, Селезнев заметил группу людей около закрытой легковой машины. Один из немцев что-то сказал человеку, сидящему рядом с шофером. Тот начал быстро вылезать наружу.
«Сенчук!»
Схватив за руку Шурика, Селезнев бросился к горам. Но их уже заметили и долго преследовали. В перестрелке ранили Селезнева.
В отряд они прибрели только вечером следующего дня. Шурик, измученный, голодный, вел еле передвигающего ноги майора.
Ночью на Большую землю из штаба партизанских отрядов полетела радиограмма: «Необходимо срочно вывезти раненого…»
МЕРТВЫЕ ВОСКРЕСАЮТ
Добравшись до Сочи, Галя прежде всего пошла повидать Вовку и Шурика.
Ей открыл сам Бодалевский — давнишний товарищ отца, к кому она отправила мальчиков.
Он удивленно посмотрел на девушку, одетую в стеганку и кубанскую шапку с красной партизанской лентой. Здесь, в Сочи, стояла теплая осень, а лицо девушки было поморожено.
— Галя? Вы?.. Извините, не узнал вас. Проходите, пожалуйста. А где Вова и Шурик? Почему вы все- таки не прислали их ко мне?
Галя почувствовала, что у нее подкашиваются ноги…
Вместе с Бодалевским они поехали в эвакуационное бюро, потом в крайком партии.
Инструктор крайкома, полная немолодая женщина, расспросила, каким эшелоном ехали мальчики, перелистала папку с бумагами и сказала:
— Этот эшелон сильно бомбили, потом фашисты перерезали дорогу, и он вернулся обратно.
— Убитые были? — спросил Бодалевский.
— Да, семнадцать человек, но списка у нас нет. Эшелон вернулся в тот день, когда сдавали город и все учреждения уже эвакуировались.
Галя закрыла лицо руками и заплакала.
Госпиталь, в который направили девушку, был далеко за городом, но Бодалевский проводил ее туда и пообещал часто навещать.
В этот же день ей сделали операцию.
Бодалевский сдержал слово: дня через три он приехал вместе с капитаном-летчиком.
— Алексей Рокотов, — представился тот.
— Это сосед ваш, — сказал Бодалевский. — Тут рядом аэродром, они сюда и перелетели недавно. Сидят пока в резерве. От нечего делать составили оркестр, песенки разучивают. Так вот, Галочка, я взял дирижера и привез к вам. Пусть, думаю, познакомится и почаще приезжает вместе с оркестром. Чего же им только для себя играть?
Скоро в госпиталь приехал оркестр. В его составе были два дважды Героя и несколько Героев Советского Союза. Поблескивала недавно полученная Золотая Звезда и на кителе дирижера.
Выступление оркестра имело бурный успех.
— Но вы не обольщайтесь, — улыбнулся Бодалевский. — Это не вашей игре аплодируют. Играете вы, правду сказать, довольно плохо. Это совсем другому аплодируют.
— Плохо играем? — усомнился Рокотов. — Не может быть! А мне самому нравится.
Но Галя тоже сказала, что оркестр играет неслаженно.
После этого каждый день часа по два оркестр репетировал.
— Ничего, — говорили летчики. — Так рубанем, что Бодалевский ахнет!
Вторично оркестр нагрянул в госпиталь совершенно неожиданно. Начало концерта было задержано до тех пор, пока двое музыкантов не привезли Бодалевского.
После первой же вещи, когда раздались аплодисменты, Рокотов соскочил с эстрады, подошел к Гале и Бодалевскому и ревниво спросил:
— Ну как?
— Много лучше, но далеко до совершенства, — ответил Бодалевский.
Галя с ним не согласилась. Она принялась доказывать, что на этот раз играют очень хорошо, а Бодалевский излишне требователен.
Выступление пришлось прервать в самом разгаре: дирижера вызвал генерал — командир соединения.
Генерал прочел Рокотову шифровку, полученную из тыла врага: «Ранен командир партизанского отряда Герой Советского Союза товарищ Н., необходимо срочно вывезти».
На этом шифровка обрывалась: запеленговав радиостанцию, фашисты прервали передачу. Координат отряда не было, а в штабе фронта знали только район его действий.
— Санитарной авиации поблизости нет, — сказал генерал, — поэтому поручили нам. Пилот полетит на связном «У-2». Но найти в предгорьях отряд — дело нелегкое.
— Отыщу, — коротко ответил Рокотов. — Разрешите, товарищ генерал, лететь мне самому.
Генерал кивнул:
— Ни пуха ни пера.
Темная осенняя ночь, густые облака, плывущие с моря, мелкий, противный дождь не обещали приятного полета. Но Рокотов был всем этим доволен: в такую погоду не поднимались фашистские летчики.
Набрав высоту, капитан взял курс на горы, к линии фронта.
«Вот и передовая», — решил он, когда под крыльями самолета появились вспышки огня. Старательно маневрируя, он ускользал от возникающих то там, то тут светлячков — трассирующих пуль. Через несколько минут он уже снова был один в черном однообразии осенней ночи.
Подошло время искать нужный хутор, Рокотов долго ходил большими кругами над землей, спускаясь все ниже и ниже. Наконец внизу начали вырисовываться контуры каких-то зданий.
Выключив мотор, он высматривал место для посадки и думал: «Здесь или нет?» Снизу хлестнули две яркие линии трассирующих пуль.
Круто набрав высоту, самолет повернул обратно, бензин был на исходе, приходилось возвращаться на аэродром.
Через полчаса машина Рокотова снова ушла в воздух.
Летчик начал кружиться над другим хутором. Планируя над самыми деревьями, он перегнулся через борт кабины и что есть силы закричал:
— Партизаны! Партизаны!
Его снова обстреляли. Снова пришлось уйти ни с чем.
Четыре раза пересекал он линию фронта, четыре раза в хуторах и аулах вызывал на себя вражеский огонь.
Во время пятого полета Рокотов забрался далеко в горы и здесь увидел небольшой хуторок на краю поля.
Сколько ни раздавался над этим хутором рокот мотора, сколько ни кружил летчик, почти задевая колесами крыши, снизу никто не стрелял. Тогда он приземлился и, вытащив пистолет, пошел к видневшейся неподалеку хате.
— Стой! Кто идет? — окликнул его голос из темноты.
— Летчик! — ответил он.
Из темноты раздались радостные восклицания. Его ждали.
