еще немного ее поспрашивать, подстегнуть своими вопросами и посмотреть, что из этого выйдет.
— Ваш муж знает об этой поездке?
— Нет. Он уехал по делам.
— В прошлый раз, когда вы здесь были, он тоже отсутствовал. Вы рассказали ему, куда ездили, когда он вернулся?
— Нет.
— Почему?
— Он бы не понял. Кроме того, он и так был страшно раздосадован тем, что я оставила Ники на попечение сиделки. Я не хотела давать ему лишний повод для ссоры.
— Вам всегда приходится ждать, когда он уедет, чтобы ускользнуть из дома?
— Его часто и подолгу не бывает дома, поэтому слово «ускользнуть» в данном случае неуместно.
— Должно быть, у него хорошо идут дела.
— Возможно. Но может статься, что у него есть любовница на стороне, которую он навещает. — Она беспомощно развела руками. — Даже не верится, что я могла такое сказать…
Сабрина испытывала странное чувство, что Дереку она может довериться. По этой причине она выложила ему то, что ее волновало и что при других обстоятельствах она надежно бы схоронила в своем сердце. Более того, поведав ему о своих заботах, она почувствовала себя на удивление свободно. И это несмотря на то что в комнате было полно народу, а охранники ловили, казалось, каждое слово заключенных и их гостей.
Дерек, который все это время неотрывно смотрел ей в глаза, думал о том, что он с радостью утонул бы в их бездонной глубине. Однако такой возможности ему не представилось, поскольку в эту минуту в комнате для свиданий поднялся шум. Выяснилось, что охранник только что выставил из помещения заключенного, который, беседуя со своим гостем, неожиданно пришел в ярость и начал скандалить.
— Присесть не желаете? — предложил Дерек.
Сабрина согласно кивнула. Проводив ее к свободному стулу, он уселся рядом — на этот раз куда ближе, чем в прошлое посещение. Сабрина не возражала. Мощный торс Дерека служил ей своего рода ширмой, скрывавшей от нее неприглядные стороны тюремной жизни.
— У вас усталый вид, — нарушил Дерек затянувшееся молчание.
— У меня всегда усталый вид.
— Но вы все равно выглядите замечательно. И этот свитер вам очень идет, — сказал Дерек. — Вы в нем… как весна! Комплимент порадовал Сабрину. Хотя он и был слишком прямолинеен, зато безоговорочно признавал за ней некую привлекательность. Ей давно уже никто ничего добного не говорил. Да и то сказать: смена подгузников, приготовление питательных смесей и бесконечные хождения из угла в угол с трехлетним ребенком на руках женственности не прибавляли. А ей нравилось чувствовать себя женственной и желанной. Это добавляло румянца щекам, придавало легкость походке и помогало забыть об усталости. В определенном смысле Дерек был прав: она и в самом деле чувствовала в себе брожение весенних жизненных соков.
— В марте я начинаю уставать от зимы, и мне нужно что-нибудь, чтобы встряхнуться. И тогда я начинаю ходить по магазинам и покупать себе тряпки. К примеру, купила этот свитерок. Кстати, вот вам еще один мой грех.
— В чем же он заключается?
— Люблю делать покупки.
— Значит, любите деньги тратить?
— Нет, — сказала она очень серьезно. — Я люблю деть покупки.
— Когда делаешь покупки, приходится раскошеливаться.
— Но без трат нет покупок, а покупки доставляют мне удовольствие и избавляют от тоски.
— И что же вы покупаете?
— Свитера.
Он ждал продолжения, но его не последовало.
— И это все? Свитера — и только? — не выдержал Дерек.
— С меня достаточно и свитеров.
— Должно быть, их у вас целая коллекция.
— Да… В последнее время меня часто охватывала тоска.
Дерек снова взглянул на ее свитер, уделяя особое внимание прелестным выпуклостям, которые он обтягивал.
— Этот экземпляр украсит вашу коллекцию. Что же до тоски… Манхэттен в марте и впрямь выглядит мрачновато — тут вы правы.
— И этот март — не исключение. — Она помолчала, чтобы набрать в грудь воздуха. — Вы часто вспоминаете о Манхэттене?
— Стараюсь не вспоминать, но вспоминаю, — признался Дерек.
— В прошлый раз вы говорили, что видели в газетах фотографии моего мужа, — сказала она. — Значит, вы регулярно читаете газеты?
— Да, читаю. Тюремная жизнь смертельно скучна. Иногда мне кажется, что время здесь остановилось. Но когда читаешь прессу, убеждаешься, что жизнь не стоит на месте. Кроме того, выходя на волю, хотелось бы иметь хотя бы приблизительное представление о том, что творится в мире.
— И когда же это произойдет? Я хочу сказать, когда вас отсюда выпустят?
— По идее, меня должны освободить условно-досрочно после отбытия двух третей полученного мною срока.
— Это составляет два года. Надеюсь, они зачли срок, проведенный вами в заключении до суда?
— Зачли.
— Стало быть, вы можете выйти отсюда через восемь месяцев?
— Через семь с половиной, — уточнил Дерек.
Сабрина попыталась было представить себе, что за эти семь с половиной месяцев может произойти с ней, но у нее ничего не получилось. Она знала наверняка лишь одно: жить так, как раньше, она больше не в состоянии.
— Чем бы вам хотелось заняться после освобождения? — спросила она, невольно отметив, что его черты вновь обрели жесткость. Жесткость эта нисколько не умаляла его привлекательности, но отдаляла их друг от друга.
— Между тем, что я хочу делать, и чем мне придется заниматься в действительности большая разница, — сухо сказал он. — Мне бы хотелось вернуться к работе, которой я занимался до того, как оказался за решеткой.
— Программу «Взгляд со стороны» закрыли.
Неожиданно он улыбнулся своей обаятельной, слегка насмешливой улыбкой, от которой у него на щеках появись задорные ямочки.
— Так это же здорово, — сказал он.
Неожиданно Сабрина почувствовала себя беспомощной и слабой. Она стала как игрушка «йо-йо» на резиночке: Дерек по своему усмотрению то отталкивал ее от себя, то снова к себе подтягивал. Он совершенно ее запутал и сбил с толку, но ей было все равно: она хотела только, чтобы он почаще ей улыбался.
— Что же в этом хорошего? — удивилась она. — Если программу закрыли, значит, вам некуда возвращаться.
Дерек продолжал улыбаться.
— Но знаете ли вы, почему ее закрыли?
Его ослепительная улыбка ее не обманула.
— Я догадываюсь.
— После того, как я попал под суд, — счел нужным уточнить Дерек, — рейтинги программы стали сильно падать. Похоже, без меня у них что-то не клеилось. — Улыбка исчезла с его губ, а голос вновь обрел жесткость. — Разумеется, пока я сидел, у меня из кабинета изъяли записи интервыо и все материалы по другим сюжетам — да все без толку. Программа себя изжила. Как говорится, правосудие свершилось.
