вдоль берегов штата Нью-Йорк…»
Джон бездумно смотрел на ведущего новостей. Строгий костюм, торжественное лицо. Наоми сидела на диване рядом, крепко сжимая его руку. На экране появилось изображение вертолета, точь-в-точь такого, какой доставил их в клинику Детторе и обратно. Включилась запись голоса – заметный северный акцент и характерные шумы, возникающие в радиоэфире.
«Видели, как… – Пауза, помехи. – …летел довольно низко… – Снова Помехи. – …взрыв, как взрыв бомбы, и он как будто превратился в огненный шар… – Помехи. – …потом появился снова. О господи… – Прерывающийся голос. – …это было ужасно, просто ужасно. Обломки в небе. Они попадали в воду где-то в трех милях от нас. Мы сразу направились туда… – Помехи. – …ничего. Совершенно. Вообще никаких следов. Такое жуткое ощущение… Ужасное зрелище, словом. Исчез, просто исчез. Как будто его и не было».
Картинка на экране сменилась. Теперь там была фотография «Розы удачи». На ее фоне, как на заднике, снова возник ведущий:
«Ученый-миллиардер возвращался в свою плавучую клинику-лабораторию, расположенную на борту лайнера. Так называемые «дети на заказ» для тех, кто мог позволить себе шестизначные расценки, – такова была область его деятельности. Несколько дней назад доктор Детторе на конференции Комитета озабоченных ученых в Риме представил открытое письмо, в котором осудил воззвание Ватикана к введению запрета на опыты над человеческими эмбрионами и назвал его преступлением против человечества».
Ведущий сделал паузу. На экране возник Детторе; видимо, это была его последняя фотография, за кафедрой, перед множеством микрофонов.
– В прессе работа Детторе не раз сравнивалась с евгеникой Гитлера. В журнале Time вышла статья…
Джон выключил звук и мрачно уставился на экран. Он никак не мог оправиться от шока.
– Что нам теперь делать, Джон?
– Я звонил в клинику шесть раз. Надеялся поговорить с доктором Лиу. Номер не обслуживается – так мне сказали. Отправил два письма по электронной почте – и оба пришли обратно с пометкой «Невозможно доставить».
– Нам необходимо проконсультироваться с другим врачом.
– Я говорил с Розенгартеном.
– Что он сказал?
– Он абсолютно уверен в своем заключении.
– Если он в самом деле ошибся, ни за что это не признает.
– Да, но… – Он поколебался. Наоми выглядела ужасно. Она была бледна, как простыня. Как рассказать ей о разговоре с доктором Аннанд? О том, что Детторе действительно ошибся, но не с выбором пола, а с эмбрионом вообще?
Как сказать ей, что она, скорее всего, вынашивает чужого ребенка?
– Почему может взорваться вертолет, Джон?
– Не знаю. Что-нибудь с двигателем, возможно. Реактивные двигатели иногда взрываются.
– Тот человек, очевидец, сказал, что это было похоже на бомбу.
Джон резко встал и подошел к камину. На полке стояла фотография Галлея. Он сидел в игрушечном полицейском джипе и улыбался во весь рот. Один из немногих счастливых моментов в его короткой жизни. Джон вдруг очень разозлился. На Детторе – за то, что тот погиб. Бессмысленное и глупое чувство, Джон это понимал, но ничего не мог с собой поделать. За то, что лишился обещанной Детторе субсидии. На доктора Розенгартена. На Господа Бога – за то, что произошло с Галлеем. На все те напасти, что сыпались на него в этой жизни.
Он прекрасно понял, что хотела сказать Наоми.
На свете множество безумцев. Фанатики, которые отрицают прогресс и свято верят в то, что для его остановки хороши любые способы. Безответственные ученые, которые считают, что весь мир – это большая лаборатория и они могут делать все, что захотят, проводить какие угодно эксперименты – взрывать атоллы в Тихом океане, создавать биологическое оружие, вмешиваться в генетический код человека – и все во имя того же прогресса.
А между ними находятся обычные люди, которые просто хотят жить своей собственной жизнью. Порой без вины виноватые, как Галлей, чья маленькая жизнь превратилась в ад.
Наука могла бы помочь предотвратить такие трагедии. Избавить от смертельных болезней вроде болезни Галлея. Детторе совершенно прав. Запрещать ученым исследовать эмбрионы – это преступление против человечества.
– Не забывай, почему мы это сделали, Наоми. Никогда не забывай. – Он невольно повысил голос – боль и гнев рвались наружу.
Она тоже встала, подошла к нему и обвила его руками.
– Ты ведь будешь любить нашу девочку, Джон? Что бы ни случилось, ты ведь будешь ее любить, правда?
Джон обернулся, обнял ее и легонько поцеловал в губы.
– Конечно, буду.
– Я люблю тебя. Я очень тебя люблю, и ты мне очень нужен.
Она была так напугана, так несчастна. Его сердце сжалось.
– Ты мне тоже нужна.
– Давай куда-нибудь сходим сегодня вечером. В какое-нибудь приятное местечко.
– Что ты хочешь? Мексиканскую кухню? Или, может, китайскую? Или поедим суши?
– Не хочу ничего острого. Как насчет того ресторанчика, «На винограднике»?
Джон улыбнулся:
– Это был наш самый первый ужин в Лос-Анджелесе, помнишь?
– Мне там нравится. Может, у них есть свободные столики?
– Я позвоню и узнаю.
– А ты помнишь, что ты сказал мне тогда? Мы сидели на веранде. Ты сказал: любовь – это не просто связь между двоими людьми. Это как построить стену вокруг всего, что тебе дорого, чтобы защититься от бед и напастей, от всего мира, если нужно. Помнишь?
– Да.
– Отныне именно это нам и придется делать.
24
Ночью Наоми опять стошнило. Вывернуло наизнанку. Джон сидел на корточках рядом с ней и поддерживал ее голову. Когда он был маленьким, мать вот так же сидела рядом, положив ладонь ему на лоб.
Она уже избавилась от всего, что было в желудке, и теперь ее рвало одной желчью. Из глаз лились слезы.
– Все хорошо, все хорошо, – повторял Джон, которого тоже мутило от нестерпимого запаха. – Все хорошо, милая.
Он вытер ее губы влажным полотенцем, промокнул глаза. Потом помог добраться до кровати.
– Тебе лучше? – озабоченно спросил он.
Наоми кивнула, без всякого выражения глядя перед собой. Ее глаза покраснели.
– Сколько еще будет продолжаться этот проклятый токсикоз?
– Может, ты просто съела что-то не то?
– Нет. – Она покачала головой.
Джон погасил свет и прилег рядом. От Наоми исходил влажный жар. Его все еще слегка подташнивало от запаха рвоты.
– Как ты думаешь, что это было на самом деле? – вдруг спросила она.
–
– Почему разбился вертолет? Думаешь, это была бомба?
Возникла долгая пауза. Джон лежал и вслушивался в дыхание Наоми. Постепенно оно становилось все спокойнее и тише. В тот самый момент, когда ему показалось, что она заснула, Наоми заговорила
