Он был просто вне себя от гнева.
– Джон, с тобой все в порядке? – спросил Сол Харанчек. Как все южане, он говорил немного в нос. Сол был родом из Филадельфии.
Джон молча кивнул.
Девять пар глаз с сомнением уставились на него, но никаких комментариев, однако, не последовало. Собрание пошло своим ходом. Начали с обсуждения учебного плана, потом, что стало уже нормой за последние несколько месяцев, разговор перешел к более насущным проблемам. Волновало всех одно: судьба отдела вообще и судьба каждого из них в частности. Что будет в конце следующего года? В штате состоял один только Сол Харанчек. Будущее остальных представлялось туманным. Ни правительство, ни научно-исследовательские институты, ни благотворительные фонды, ни другие университеты, в которые они обращались, пока не высказали заинтересованности в проекте.
Джон в беседе не участвовал. Учитывая заголовки сегодняшних газет и выражение лиц его коллег, он вообще сомневался, что сможет остаться в науке.
Будущее его семьи было, кажется, еще более неопределенным.
В половине десятого Джон не выдержал. Он сунул в карман телефон, схватил ноутбук, сумку и встал:
– Прошу меня извинить. Я… у меня…
Не закончив фразу, он вылетел из конференц-зала.
Джон шел по коридору. Слезы вскипали на глазах, и он сдерживался изо всех сил. Оставалось только надеяться, что ему не встретится кто-нибудь из студентов. Дойдя, наконец, до кабинета, он открыл дверь, вошел и захлопнул ее за собой.
На столе лежала куча непрочитанных писем. На автоответчике было тридцать одно новое сообщение.
Господи.
И пятьдесят семь новых электронных писем.
Зазвонил телефон. Наоми. Голос ее дрожал от ярости.
– Меня уже затерроризировали звонками. Твоя новая любовница постаралась – раздала номер моего офиса всем, кому только можно.
– Господи, Наоми, она мне не любовница! Ты что, с ума сошла? – завопил Джон, но тут же опомнился. Наоми ни в чем не виновата. Она не заслужила этого. Во всем виноват он, только он. – Прости меня, милая. Я…
Она бросила трубку.
Черт.
Джон набрал ее прямой номер, но линия была занята.
Он с отчаянием взглянул на телефон, на экран компьютера, на голые стены кабинета. Секретарша сложила всю почту на край стола; сверху лежал пакет с надписанным от руки адресом. Внутри прощупывалось что-то твердое. Заинтересовавшись, Джон вскрыл пакет серебряным ножом для разрезания бумаги – подарок Наоми на Рождество – и вытащил два толстых листа картона, скрепленные резинками.
Между ними оказалась фотография Наоми – та самая, что стояла у него на столе. Сделанная в Турции. Та самая, что красовалась теперь на первой полосе USA Today.
Туда же была вложена записка. Маленький листок бумаги.
Сука! Господи, какая же сука!
Дверь кабинета открылась. Вошел Сол Харанчек.
– Джон. Могу я… м-м-м… поговорить с тобой?
Сол нервно потирал руки и покачивался на мысках. Вид у него был такой, словно он пришел сообщить о конце света.
Джон молча посмотрел на него.
– Ты темная лошадка, однако, – начал Сол. – Я… то есть мы… то есть никто из нас и понятия не имел, что ты и… м-м-м… – Он хрустнул пальцами. – Это, конечно, твое личное дело, но сего дня я… кто-то показал мне эту статью в USA Today… – Сол тряхнул головой. – Если ты не хочешь об этом говорить, то все нормально, просто скажи мне.
– Я не хочу об этом говорить, – кивнул Джон.
Сол закивал и повернулся к двери.
– Ну ладно, хорошо…
– Сол, – перебил его Джон. – Послушай, я… скажи мне, пожалуйста, я потерял шанс быть зачисленным в штат, так ведь?
Зазвонил телефон.
– Ответишь? – спросил Сол.
Джон поднял трубку – на случай, если это Салли Кимберли. Однако звонила женщина по имени Барбара Стрэттон. Она хотела узнать, не согласится ли Джон дать подробное интервью на радио. Джон вежливо – опять более вежливо, чем намеревался, – сказал, что он не сможет, и повесил трубку.
– Я идиот, Сол, – сообщил он Харанчеку.
– Это правда? То, что написано в статье? Вы с Наоми в самом деле обращались к Детторе?
Телефон зазвонил опять. Джон не стал отвечать.
– Правда.
– О господи. – Сол ухватился руками за спинку стула.
– Ты о нем что-нибудь знаешь?
– Он провел пару лет в этом университете в восьмидесятых. Но нет, я ничего о нем не знаю, кроме того, что прочитал – и что теперь он погиб, так?
– Да. Что ты думаешь о его работе?
– Он был умным парнем – его IQ просто зашкаливал. Но высокий интеллект не означает, что ты великий человек… или хотя бы хороший. Это значит, что ты можешь придумывать всякую хрень, которую другие люди придумать не способны. И не более того.
Джон промолчал.
– Послушай, это не мое дело. Очень бестактно с моей стороны вообще расспрашивать тебя… Но вот в чем дело, Джон. Эта статья не делает тебе чести как ученому. И соответственно, подрывает доверие к нашему отделу в целом.
– Но в газете все представлено не так, Сол. Ты же знаешь, как они могут искажать факты. Пресса любит выставлять науку более продвинутой, чем она есть на самом деле.
Харанчек посмотрел на него с сомнением.
– Ты хочешь, чтобы я уволился? Ты это пытаешься мне сказать?
Сол уверенно помотал головой:
– Нет, конечно. Об этом не может быть и речи. Сейчас неподходящее время для обсуждения – давай отложим разговор на потом.
– Мне очень жаль, что так вышло, Сол. Я могу что-нибудь сделать, чтобы сохранить возможность попасть в штат?
Харанчек взглянул на часы:
– Мне нужно вернуться на собрание.
– Извинись за меня, ладно?
– Разумеется. – Он закрыл за собой дверь.
Джон посмотрел на записку от Салли Кимберли. Да, он злился на нее, но еще больше его бесила собственная глупость. Рассыпался перед ней, откровенничал, думал, что она напишет хорошую статью про отдел… Вот идиот! Как он мог забыть, что мир устроен совсем по другим законам?
