Державин и Петров героям песнь бряцали Струнами громозвучных лир. Державин выпрямляется и протягивает руки к Пушкину.
И ты промчался, незабвенный! И вскоре новый век узрел И брани новые, и ужасы военны; Страдать — есть смертного удел… В зале движение публики; большинство присутствующих встает, ими овладело общее чувство, и люди хотят лучше видеть Пушкина.
Страшись, о рать иноплеменных! России двинулись сыны; Восстал и стар и млад; летят на дерзновенных, Сердца их мщеньем возжены… О вы, которых трепетали Европы сильны племена, О галлы хищные! И вы в могилы пали.— О страх! о грозны времена!.. В Париже росс! Где факел мщенья? Поникни, Галлия, главой!.. Александр делает движение к Державину.
О скальд России вдохновенный, Воспевший ратных грозный строй! В кругу друзей твоих, с душой воспламененной, Взгреми на арфе золотой! Да снова стройный глас герою в честь прольется, И струны трепетны посыплют огнь в сердца, И ратник молодой вскипит и содрогнется При звуках бранного певца. Державин последние части стихотворения слушает стоя, и слезы текут по его старому, одухотворенному восторгом лицу. При последних словах Державин с живостью молодой силы бросается к Пушкину, но Александр, сам потрясенный, убегает из зала. При этом он бежит не в ту дверь, через которую вошел, а мчится по лестнице мимо дворовых людей, где стоит и его няня. Он замечает Арину Родионовну и обнимает ее; затем он видит Машу и Дашу — и целует их. Простые, восхищенные люди почтительно расступаются перед ним. Музыкант из дома Ольги Сергеевны быстро и низко кланяется Пушкину, отчего с головы его сваливается парик. Александр мгновенно поднимает парик, нахлобучивает его обратно на голову музыканта и исчезает. Одновременно за экзаменационным столом происходит следующее: Державин, не успевши приблизиться к Пушкину, чтобы обнять его, возвращается на свое место.
Державин. Где же он? Где он есть? Ах, резвый, резвый мой! (Утирает лицо большим платком).
Генерал. Да он там вот, ваше превосходительство! (Указывает в сторону, где сейчас находится Александр, среди дворовых людей). Он там! Эк, бойкий какой!
Державин (всматриваясь туда). Я не вижу! Сыщите, сыщите мне его!
Фома. Да разве сыщешь его! Поди сыщи!
Энгельгардт (сияющий от радости за своего питомца). Мы найдем его, Гаврила Романович!
Державин. Обязательно сыщите… Я поцелую его!
Энгельгардт. Я сейчас же прикажу сыскать его!
Державин. Нельзя, нельзя — не беспокойте его: он дитя. Я еще приеду к вам.
Энгельгардт. Просим вас, просим вас, Гаврила Романович!
Державин. Приеду, приеду… Я без него теперь не могу, не могу…
Генерал. Это все стихи! Стихов в Лицее, я слышу, много, их каждый сочиняет. Однако отечеству нашему нужна также и проза, поскольку проза для разума более питательна! Из того, я полагаю, не следует ли образовать сего Пушкина в прозу, тогда бы и пользы ожидать от него можно много больше.
Державин (резко). Оставьте его! Пусть будет поэтом!
Энгельгардт. Не прикажете ли, Гаврила Романович, сделать полуденный отдых? У нас приготовлен и завтрак. Осчастливьте нас, Гаврила Романович.
Державин. Благодарствую, благодарствую… Ничего не надо. Скучно стало без Пушкина. Я пойду. (Подымается, берет свою палку, медленно, старчески осторожно идет. Все встают — и публика в зале, и члены экзаменационной комиссии).
