Прежняя пустая улица.
Ольга выходит с почты.
Она стоит одна на крыльце почты; затем она идет одна по пустой ночной улице; и вот видно, что Ольга вдалеке и все более удаляется в ночную пустоту; она останавливается; одна ее жалкая фигура стоит в поле зрения.
Ольга идет обратно.
Ее видно ближе; ватник она расстегнула, она идет нараспашку, и платок ее завязан, словно уже тепло на улице.
Катится круглый куст сухой травы — перекати-поле — по дороге.
Ольга встречает его; она хочет взять перекати-поле, но ветер относит его вперед, и Ольга, повернув в сторону, в переулок, идет вслед за перекати-полем.
Перекати-поле под ветром быстро уходит вдаль, Ольга бежит за кустом растения и ухватывает его.
Она прижимает к себе перекати-поле и спрашивает его:
— Ты везде ходишь, ты всю осень, всю зиму бежишь по земле: где ты родился и вырос, где ты ходил на свете? Может быть, ты видел его, — скажи мне, бедный мой!
Перекати-поле молчит; Ольга прячет его себе за пазуху и застегивает ватник.
Поперек дороги, по которой идет Ольга, — выходит женщина; она везет согнувшись, как бурлак, перекинув лямку через плечо, санки с целой поленницей дров на них.
Ольга подхватывает веревку — позади напрягающейся женщины, — и обе они везут санки с дровами посреди пустой улицы, во тьме зимы.
Коридор дома. Женщина, везшая санки, несет в руках охапку дров; за нею, также с дровами на руках, идет Ольга.
В этом коридоре есть дверь, ведущая в комнату Пашкова, и Ольга, проходя с дровами мимо этой двери, узнает ее: она была здесь когда-то.
Комната Пашкова, — по-прежнему чистая, убранная, холодная, словно нежилая. Пашков сидит за столом, постеленным скатертью, на столе, среди прочих обычных предметов, стоит стакан и в стакане покоится искусственная челюсть, а Пашков сейчас с пустым беззубым ртом; он поет шепелявым фальцетом в одиночестве очередную арию, например: «Тебе единой посвятил рассвет печальной жизни бурной…»
И вдруг, встав сразу с места, Пашков произносит напевая, с ожесточением отчаяния и приплясывая при этом:
Стук в дверь. Пашков враз выхватывает свою челюсть из стакана, засовывает ее в рот, а воду из стакана, поискав, куда ее вылить, и видя, что кругом чисто и прибрано, — плескает в потолок.
Пашков. да, пожалуйста, прошу вас, входите, я здесь!
Входит Ольга. Она печальна и смущена. Пашков растроган визитом, которого он никогда не ожидал.
Пашков помогает Ольге снять ватник и платок, хотя Ольга не уверена — нужно ей снимать верхнюю одежду или нужно уйти. Ольга кладет в угол смятый куст перекати-поля.
Пашков подвигает стул Ольге. Ольга садится. затем Пашков почти мгновенно, ловко суетясь, накрывает стол новой скатертью и уставляет стол закуской — консервами, колбасой, белым хлебом, ставит бутылку вина, — и он сидит против Ольги, удивленный ее посещением и счастливый, угощая ее изо всего усердия, со всей искренностью.
Ольга. Я ходила по делу, а на дворе вечер, я прозябла… Вы извините меня, Семен Гаврилович, что я нечаянно зашла к вам, я сейчас пойду, я ненадолго…
Пашков. Что вы, Ольга Васильевна, вы меня обидите, не надо — я умру без вас. Я сейчас печь затоплю, я вам патефон заведу.
Пашков поспешно наливает вино трясущимися руками, вино разливается на скатерть;
Пашков кладет угощение на тарелку Ольги; Пашков поспешно глотает консервы.
Пашков. Я пробую — свежие ли! Кушайте лучше масло. А то, знаете, консервы из другой державы, они дальние…
Ольга. Нет, зачем вы! Я скоро пойду, у меня дети одни спят…
Пашков (растерявшись). Так я их пойду посторожу! А вы…
Ольга. А я одна буду?
Пашков. То есть нет… А что ж тогда нам делать?
Ольга. Не знаю. Я согреюсь и уйду.
Пашков. Не надо.
Ольга. Что не надо?
Пашков. Я говорю — не надо согреваться… Нет, — вы понемножку грейтесь, вы долго… (Поднимает рюмку). за это — как сказать! — за добрые ваши руки и сердце — и за всю вашу жизнь!
Пашков, выпив, пытается поцеловать руку у Ольги.
Ольга прячет руки.
Ольга. Они у меня распухли и болят… заведите мне патефон!
Пашков открывает чемодан, вынимает оттуда патефон, заводит его. Играет патефон на столе.
Ольга. Остановите, я не хочу.
Пашков снимает мембрану с поставленной пластинки. Ольга выпивает рюмку вина и закашливается.
Ольга. Гадость какая…
Пашков. Что вы!
Он выпивает.
Пашков. Правда, гадость: слабая.
В тоске, во внутренней тревоге Ольга встает, обходит комнату, трогает безделушки, напевает что-то и умолкает. Пашков следит за ней удивленными, внимательными глазами, пытаясь угадать состояние Ольги и помочь ей.
Он вынимает из чемодана хорошее платье, раскладывает его на краю стола и проводит по нему холодным утюгом.
Ольга отбирает у Пашкова утюг и начинает разглаживать платье сама.
Ольга. Кому это?
Пашков. Вам. Я хочу вам подарить.
Ольга. зачем? Оно мне не пойдет. Я стала такая худая, страшная, у меня нищий милостыни просить не станет.
Пашков. А вы испытайте, испытайте его на себе… Я вас прошу!
Ольга. Хорошо. Может, мне легче станет.
Ольга уходит за ширму. Пашков берет чайник и выходит из комнаты. Ольга появляется из-за ширмы, переодетая в чужое платье; платье на ней хорошее, но оно принадлежало женщине высокого роста, и Ольга в нем выглядит как девочка, надевшая одежду своей тетки.
Приходит Пашков с чайником, полным кипятка; он смотрит на Ольгу, приобретшую трогательный образ подростка в платье не по росту, и вновь хлопочет у стола, заваривая чай и прочее. Ольга стоит посреди комнаты беспомощная и немного смешная.
