самоубийству, пока сестрам и особенно матушке не удалось вернуть ее к жизни. Но ничего такого Донне и Джедди на глаза не попадается. Все провоняло Бобби и Стейси Грейси, да еще и эта голова в холодильнике. Существо в белой могиле. И куда теперь эту морозилку? Джедди в конце концов останавливает свой взгляд на груди Донны. Ничего такого в этом нет — женщины часто разглядывают телеса других женщин, будь то даже сестры. Это знак восхищения или просто желание кое-что сравнить. Во всяком случае, грудь у Джедди получше будет, чем у Донны. Это вам всякий скажет. Но для ее фигуры, думает Джедди, грудь у Донны в самый раз. Донна никогда не рожала, так что она до сих пор смотрится как журавль в небе, а не синица в руках.
И тут в поле зрения Джедди попадает штука, которая ей совсем не нравится. Нет, сэр. Ей это не по душе. На шее у Донны висит распятие на тоненькой золотой цепочке. Распятие перевернуто вверх ногами.
— У тебя распятие кверх ногами. Так ты на себя несчастье накличешь, знаешь ли.
Донна насмешливо улыбается и вытаскивает кощунственное распятие у себя из-под черного платья. Кровь должна приливать к голове Иисуса. А как тогда быть с весом, который приходится на руки? Или с силой, которая воздействует на гвозди? Я знаю, что Он принял на себя людские грехи, но быть распятым вниз головой, наверное, значительно больнее. И вообще, если подумать, некоторые людские грехи доставляют немалое удовольствие. Мы здесь только об этом и говорим. Что есть грех? Ну, с «не убий» все ясно. Приносить людям горе с бухты-барахты тоже не стоит. Ну а как там с любодеянием? Секс — это вещь, мы все с этим согласны. И этот грех изобретен человеком. А Его ноги? На кресте их наверняка свело судорогой, и они причиняли Ему невыносимую боль. Невыносимую даже для Сына Божия. Или все-таки Сына Человеческого? Кто бы Он ни был, Он спас мир и заслужил ту чертову бездну поклонения, что Ему воздается.
Донна пытается рассеять суеверия Джедди.
— Это приносит несчастье, только если распятие перевернулось случайно, — говорит она Джедди.
В знак того, что на Донну ей наплевать, Джедди зажигает сигарету. Донне хочется, чтобы распятие добавило новые оттенки в ее загадочно-ведьмовской вид. Она старается изо всех сил. Когда дело доходит до черной магии, главное для Донны — привлечь к себе внимание, показать себя экстрасенсом, медиумом. Тут все идет в ход. Горящие свечи, удушающий дым кадила, музыка «Нью Эйдж», хрустальные шары как часть обстановки и все такое.
— Ну и где он?
— Кто?
— Да ковер же.
— Наверное, она его уволокла куда-нибудь на зады Вайн-Элли и сожгла. Откуда я знаю, в конце концов?
Джедди разглядывает камин. Он такой большой. Он слишком велик даже для особняка, не говоря уже о корпусе на четыре квартиры в Старом Монкленде. Да в него влезет весь дом целиком, если дом как следует свернуть. Как в мультике.
Джедди показывает на огонь пальцем:
— Даже пепел в доме… понимаешь, что я имею в виду? Пепел Стейси Грейси.
Донна и Джедди вздрагивают.
— Прямо чувствуется, что она еще здесь, — подхватывает Джедди.
Опять повисает молчание. На столе лежит раскрытое «Обычное преследование», будто дожидается игроков.
— Партию в «Преследование»?
Джедди кивает в знак согласия и выходит на лоджию посмотреть, не возвращается ли Кэролайн и не подошли ли остальные. Какие-то вандалы с вандалками подожгли машину в «парке с качелями». Никаких качелей в этом парке нет в помине. Ничего там нет, кроме кочек — правда, здоровых, будто холмы — да сгоревших машин, взгроможденных на эти кочки.
— Никого еще не видно?
Джедди возвращается в гостиную и садится.
— Ни хрена там никого нет. Слушай, Донна, мне кажется, зря ты с этим распятием.
Донна трясет кубик в сложенных руках, словно волшебную погремушку.
— Какой цвет хочешь? — спрашивает она.
Джедди выпадает розовый. Донне выпадает черный. Донна нагибается над столом. Ее распятие касается игрового поля «Обычного преследования», проскакивает «Искусство и литературу» и ложится на «Развлечения».
— Ты и твое паршивое колдовство! Говно собачье, а не колдовство! Накличешь ты на себя беду, помяни мое слово.
Донна таращится на Джедди, словно пораженная молнией. Ее лицо и глаза застыли. Она абсолютно неподвижна.
— Начинается! — возмущается Джедди.
— Что тебе?
— Кончай эти свои штучки с глазами! На кой ты выделываешься?
— Ничего такого я с глазами не выделываю. — Донна раскрывает глаза еще шире и впивается ими в Джедди. Лицо у нее каменеет.
— Стоит кому-нибудь упомянуть ведьм, как ты уже таращишься.
Донна водит взглядом по комнате, словно в поисках пропавшей кошки. Движется только ее шея; лицо остается неподвижным.
— Ведьмы? — переспрашивает она наконец. — Ведьмы?
— Ну да.
— Никто не говорил о ведьмах.
— Говорил, говорил. Я же и говорила.
— Ничего подобного.
— Нет, говорила.
— Что же ты сказала? — осведомляется Донна.
— Я говорила про несчастье.
— Да, да, несчастье, мое распятие. Вот про что ты говорила.
— Я знаю, что я сказала. Ведь это я сказала, не кто-нибудь еще.
— Только про ведьм-то ты и не упомянула.
Джедди передразнивает Донну, и они смотрят друг на друга. Все надежды «Обычного преследования» на то, что его сложат, рухнули, и игре теперь жалко самое себя, жалко незаданных вопросов, впустую занимающих место на поле, и цветных треугольников.
— Не заперто! — кричит Джедди.
— Входите! — подает голос Донна.
Это может быть кто угодно, а у них в холодильнике голова. Надо быть немножко поосторожнее.
Кое-что про Венди
Венди высокая, стройная и очень эффектная. Снобистско-культурный выговор у нее приобретенный, но она освоила его много лет назад, так что теперь только сестры могут сказать, что она притворяется. Даже сама Венди в затруднении, какой выговор характерен для нее самой, а какой она вынуждена была перенять. В конце концов, не годится заниматься преподаванием, когда произношение у тебя такое же, как и у детишек, которых ты учишь. Предполагается, что уж по-английски-то ты говоришь лучше, чем они.
Венди всегда одета в дизайнерские шмотки и вообще очень смахивает на Среднестатистическую Успешную Девушку. Только когда она говорит, губы двигаются у нее как-то своеобразно. Но произношение у
