Брешь в обороне открывается опять, и в нее немедленно проникает Старая Мэри.
— А вы-то сами не суеверный, отец? — спрашивает она.
— Ни в малейшей степени, — отвечает Бойль, изо всех сил пытаясь угадать, куда это его может завести. Куда клонит эта пожилая женщина?
А она говорит ему, что он, наверное, очень суеверный. Как же без суеверий? Особенно в таком месте, где он живет. Бойль фыркает и вопрошает, откуда в нем взяться суевериям.
— Вы ведь живете в таком месте, — повторяет Старая Мэри.
— В каком таком месте? — спрашивает святой отец.
— Прямо у церковных ступеней. Там-то его и видели, — зловеще произносит Старая Мэри.
— Кого?
— Сторожа, — говорит Энджи, и взрыв смеха сопровождает ее слова.
— Того, чье имя нельзя называть, — сообщает Старая Мэри.
Разумеется, Бойль никогда не поверит, что тот, чье имя нельзя называть, зачем-то шляется по ступенькам церкви Св. Августина и вокруг. Однако Старая Мэри не хочет менять тему.
— Это я вам говорю! — восклицает она. В ее словах вкрадчивая убедительность.
Старая Мэри оглядывается по сторонам. Все кивают в знак согласия с таким видом, будто сами лично встречались с дьяволом, и в руках у него были вилы и лопата, а за спиной, словно маятник у обезумевших часов, раскачивался длинный остроконечный хвост. Бойль уже сыт всем этим по горло.
— Рассказать вам о нем, отец? — спрашивает Старая Мэри.
— Наверное, сейчас не время. Тем более мне уже пора, — говорит Бойль.
Он знает, что очень уж сопротивляться ни к чему, но надо же побороться за свой авторитет. Только не увлекаться, а то получится так, словно он еще раз подтверждает свое неверие в дьявола.
Старая Мэри принимается его убеждать.
— Это интересно, отец, уж я вам обещаю.
— У меня тут поминки через дорогу.
У него поминки. Он направляется прямо туда. Он все-таки новый священник. Они вполне могут отпустить его на поминки, не пытаясь больше подрывать его авторитет. Но уверенности в этом у Бойля нет. Совсем никакой уверенности.
Старая Мэри видит, что Бойль в раздумьях, и предлагает ему компромисс:
— Я вот что вам скажу, святой отец. Если вам станет неинтересно, вы в любой момент можете встать и уйти. Ну как?
Бойль колеблется.
— Еще чашечку чая святому отцу, — распоряжается матушка.
Энджи мчится за чаем. Бойль понимает, что его загнали в угол. Из ловушки не вырвешься. Нужно выждать. Нужно послушать их рассказ.
— Только дайте мне минутку. — И Бойль вытаскивает мобильный телефон.
— Две ложки сахару в чай святому отцу, — кричит матушка.
Бойль набирает номер и говорит:
— Алло, это Ханна? Я буду минут через десять, — хорошо?
— Бзбзбзбзбз…
— Начинайте без меня, а я подойду на тридцатой молитве, — ладно?
— Бзбзбзбзбз…
— Вот и чудненько. До встречи.
Конец связи. Энджи сует чашку чая и тарелку с печеньем прямо Бойлю в лицо. Священник отламывает маленький кусочек печенья, потом еще и еще. Надо же на что-то опираться. На что-то материальное.
— М-м, как вкусно. Что это за печенье?
— Это «Излишество», отец, — говорит Джедди.
— Как?
— Их рекламируют по телевизору: скушай печенюшку — и мужчина твоей мечты…
— Джедди! — прерывает ее матушка. Почти прерывает.
— Заберется к тебе в окно и поцелует в кончик носа!
Матушка с облегчением выдыхает. Дверь открывается, и входит Венди, вся красная и взволнованная.
— У них нет «Мистера Киплинга».
— Тсс! — шипит Линда.
— В чем дело? — одними губами спрашивает Венди.
Линда шепчет ей, что сейчас они расскажут священнику историю про дьявола на ступенях церкви, и Венди расцветает. Отличная история, да еще и священник в качестве слушателя. На секундочку ей делается жалко Бойля. Восемь баб поймали беднягу в ловушку и пытают россказнями. Да не какими-нибудь там побасенками, а правдивой историей про дьявола на ступенях церкви. Венди поворачивает выключатель, и в гостиной воцаряется полумрак — горит только одна лампа, пылает огонь в гигантском камине, заливая всю комнату отсветами, да черное небо смотрит в окно. Немного подождав, пока настанет подходящий момент, Старая Мэри начинает — неторопливо и легко.
Дьявол
— В тридцатые годы вокруг церкви Святого Августина простирался Тяп-ляп, — говорит Старая Мэри, переводя глаза с одного слушателя на другого.
Она умеет рассказывать, Старая Мэри-то. Сам тон ее голоса сразу пробуждает в Бойле интерес. В другой жизни она, наверное, была гипнотизером. Старая Мэри прекрасно умеет применить свой талант — не случайно ее считают лучшим рассказчиком в округе. У нее все просчитано, даже легкий небрежный стиль. В этом-то все и дело: ее рассказы отшлифованы и продуманы и в этом отношении не уступают произведениям Шекспира или иным порождениям английской литературы. И все это скрыто за внешней простотой. Намеренной простотой. Когда слушаешь или читаешь рассказы Старой Мэри, кажется, что совершаешь акт разоблачения, что они вне литературы, вне искусства. Но даже этот эффект — намеренный. Мы совсем не прочь, чтобы наше искусство разоблачили. Ведь признание произведения искусства другой культурой, по сути, — большое предательство. Я только хочу сказать, что каждое слово в рассказе подогнано кирпичик к кирпичику, обточено, вылизано, взвешено и несет свою смысловую нагрузку. Процесс построения такого рассказа сродни творчеству поэта и отличается только содержанием и языком.
Старая Мэри продолжает:
— Тяп-ляп состоял из жилых домов по нескольку квартир в каждом и узких улиц, вымощенных брусчаткой.
— Эти дома были построены для ирландских иммигрантов, работавших на сталелитейных заводах, — подхватывает Энджи. — Для ирландских иммигрантов построили их.
— Они жили по тринадцать человек в комнате, — говорит Старая Мэри.
— В одной комнате, отец. И мужчины, и женщины — все теснились в одном помещении, — развивает тему Джедди.
— В тесноте и вонище, — присоединяется матушка.
— По ночам воздух был черный, а днем солнце всегда было оранжевое, — говорит Старая Мэри.
— Я помню это, — кивает матушка, подчеркивая реальность рассказа.
Бойль снова втиснут в диван. Энджи подбрасывает еще фактов:
— В то время плотность населения в Тяп-ляпе была больше, чем в Нью-Йорке.
— В Нью-Йорке, вы говорите? — бормочет Бойль.
Цап! Все, он попался. Рыбка на крючке, и можно подтянуть или ослабить леску. Голова в морозилке подождет. Важный вечерок намечается. Будет о чем рассказать потом.
