Кто-то тронул его за руку. На этот раз перед ним было лицо старого человека, простеганное морщинами на щеках, лицо китайца.
– Вам случалось его знать?
– Да, и очень близко. А вам? Старику хотелось поговорить.
– Да, еще когда он был мальчишкой. Но я его хорошо помню. Это было в Свит-Эппл, где я держал лавку. Она называлась лавкой А Синга.
И он заложил кисти рук в рукава, прибегая к жесту, который он привез из своей страны более полувека назад.
– Он не из тех, кого легко забывают. Фрэнсис кивнул:
– Да, таких не забывают.
И он взглянул назад, на толпу людей, проникнутых печалью и уважением. Теперь они стояли спокойно, все до одного. Но в следующий раз такой удачи может и не быть.
– На кладбище я не пойду, – сказала Марджори. – Но полагаю, ты пойдешь, да?
– Да, и потом к ним домой. Семья переезжает снова к Клэренсу. Так захотела Дезире.
– Ну что ж, иди. Я же с ними никогда не была близко знакома. Меня кто-нибудь подвезет до дома.
В доме Клэренса уже хозяйничали соседки. Они отправили Дезире наверх отдыхать, а переднюю комнату отвели для мужчин. Когда Фрэнсис вошел туда, там уже разговаривали между собой Клэренс, Фрэнклин и Билл.
– Это вполне мог быть один из людей Мибейна, – доказывал Билл. – Гораздо легче объяснить так. Но вы постоянно вините во всем левых!
– Я не говорю, что это не мог быть один из приспешников Мибейна, – парировал Клэренс, постаревший от горя, с лицом, словно припудренным серой щетиной. – И все же, могло быть и не так. И не надо мне рассказывать, что ваши герои никого не убивают. Разве русские и кубинцы, как и любые другие, пытающиеся освободить этот мир от всякого зла, разве они не убивают?
– Ты многого не понимаешь, – сказал Билл. – И никогда не понимал. Да никогда и не поймешь.
– Я только понимаю, что тебе все это безразлично, что эта смерть для тебя ничего не значит.
Клэренс в гневе даже приподнялся со своего стула.
– Я не думаю, что он имел это в виду… – начал было Фрэнклин, всем своим тоном увещевая: не нападай на него так сильно, но тут Билл сам начал обороняться.
– Ты думаешь, мне все безразлично, потому что я все вижу гораздо шире! Но мне, конечно же, не все равно: мне жаль его! Однако сколько можно скорбеть по одному человеку, когда в мире страдают и гибнут миллионы?
Клэренс ответил с презрительной миной:
– Вы все такие. О, как легко заламывать руки по отношению к страданиям масс! Но где же ваши человеческие чувства, где сочувствие к семье, к другу? Абстрактная жалость к массам – да, а к отдельным людям – никакой. Их даже можно пытать и бросить в гулаги.
– Нет, жалость я испытываю, – защищался Билл. – Но Патрик заблуждался. Он действовал неэффективно. Все его красивые слова, все его законы и правила – все это крохи! Из них ничего не получится.
– Да уж, – возражал Клэренс с горечью. – Это и верно так, коль скоро и тебе, и твоим друзьям нечего сказать на этот счет. Уж вы, наверняка, сделаете так, чтобы из этого ничего не получилось.
Билл встал. У него глаза фанатика, подумал Фрэнсис. Вот уж не пожелал бы себе оказаться в его власти. А он же еще так молод, так умен и так… себя опустошил!
– Куда собрался? – спросил его Клэренс.
– В Тренч. Там у меня друзья.
– Тоже мне друзья! Вполне мог бы остаться здесь.
– Нет. Но во всяком случае, спасибо.
– А куда думаешь направиться потом?
– Думаю, на Гренаду через пару недель.
– Ну а затем?
– Не знаю. Как сложится.
– На Кубу? – допытывался Клэренс.
– Еще не знаю. Возможно. Да, возможно. Но я еще увижусь с вами до отъезда.
Когда раздвижная дверь захлопнулась за Биллом, Фрэнсис сказал:
– Задели за живое.
Это было первое, что пришло ему в голову.
– Да, все это очень печально, – тихо проговорил Фрэнклин. – И таких, как он, много, очень много. Можете сами убедиться, какая работа нам предстоит и что тут нужно делать.
– Странно. Патрик всегда говорил, что вы сумеете его заменить, и вот теперь ваш черед.
Фрэнклин мрачно кивнул головой:
