– Ты не можешь жить в изоляции, – говорил какой-то внутренний голос. – Не можешь жить без… не можешь жить…
И внезапно ему открылась и четко определилась идея, которая раньше казалась неприемлемой, чуждой всему тому, во что он верил и с чем соотносил свою жизнь. Это совершилось неожиданно и спокойно, как это бывает с туго скрученными бумажными цветами: когда их опускают в воду, они разворачиваются и распускают свои сверкающие лепестки.
Он не мог жить без нее! И желание быть с ней целиком овладело им, как жестокий голод, от которого он почти умирал. И неожиданно его переполнило ощущение ее присутствия здесь. Он взглянул на холм, где она стояла в тот первый день, стояла тут, на этой дорогой сердцу земле. И ему показалось, что она стоит там и теперь, что она протягивает к нему руки, просит его остаться. Кэт! И он испытал неистовый прилив любви, любви к ней, к этой стране, любви ко всему, что живет. Вон гусеница, ползущая у его ноги. Забавное существо, черно-желтое, в полоску, с красной головкой. Она тоже хочет жить своей жизнью, насладиться своим коротким временем, своей свободой под солнцем. И он отступил в сторону, щадя ее. Сколько времени у него в запасе и сколько его у каждого из нас, особенно когда уже так много сказано и сделано? Ах, так мало! Кэт!
И тут он пустился бежать, одним прыжком перескочил маленькую речушку и быстро домчался до дома.
Марджори сидела на террасе перед серебряным чайным подносом. Она сменила костюм на домашний, в пастельных тонах: было бы нетактично присутствовать на похоронах в городе в одежде светлых тонов. При виде его она опустила чашку на стол.
– Ну и ну! Должна сказать, ты выглядишь как только что оживший покойник.
– Этот день был далеко не самым лучшим в моей жизни.
– Хм! Нам еще повезло, что они не преследовали его и не решили убить здесь. Нас могли бы всех перестрелять заодно с твоим драгоценным дружком.
Фрэнсис сел в кресло, облизал пересохшие губы. В памяти вдруг всплыло, как он сам в детстве злился на взрослых, которые по глупости женились и выходили замуж, когда даже ребенку было ясно, что они не подходят друг для друга и никогда не подойдут.
– Я хочу, чтобы ты уехала, – сказал он. – Забирай Мейган. Уезжайте отсюда. Без меня.
– Ты хочешь этого? – воскликнула она, расхохотавшись. – Ты хочешь, чтобы я уехала?
– Да. Давай поставим последнюю точку на том, что было ненужным с самого начала.
– Ненужным? О чем ты говоришь?
– Я говорю о нашей с тобой жизни. Она не оставила ничего в душе каждого из нас. Что мы пытаемся доказать, живя вместе? Между нами ничего не осталось, и ты знаешь это сама. Ты хочешь отсюда уехать, а я не хочу. Вот и все.
Она поднялась с кресла, гремя чайной посудой:
– Ты хочешь жениться на Кэт Тэрбокс. Так следует тебя понимать?
– Да, – сказал он просто.
– Я знаю, ты ездил к ней той ночью, когда отложили выборы. Ты тогда сбежал с торжества! Я знала об этом! Но я не хотела выглядеть идиоткой, обвинив тебя в этом, потому что я могла каким-то образом и ошибиться. А она сучка! Проститутка!
– Я не желаю это слушать, Марджори!
– Я знала об этом и тогда… в первый раз в Элевтере! Я видела все!
– Значит ты видела даже больше, чем я.
– Мне следовало изуродовать ей лицо так, чтобы тебе больше не захотелось на нее смотреть. Плеснуть ей щелочи в глаза, как это здесь делают туземцы.
– Зачем? – удивленно воскликнул он. – Тебе же нет никакого дела до меня, до нас. И уже давно не было, давным-давно.
Она не ответила. Слезы бешенства текли по ее щекам, она шарила по столу, искала носовой платок и не находила его. Он подал ей свой.
– Тебе же до меня нет никакого дела, – повторил он. – Мы ведь больше и не спим вместе.
– И в самом деле, – издевательски произнесла она. – Если говорить о таком пылком любовнике, как ты…
– Я знаю, – перебил он ее, – я уже давным-давно таким не являюсь. А разве тебе это ни о чем не говорит? Я же еще молод, и я здоров, – говорил он, и голос его обретал страстность. – Какая это жизнь… на двух одиноких постелях…
– О, ради всего святого! Умерь свой тон, дурак! Ты что, хочешь, чтобы наш разговор услышали слуги?
– Слуги, слуги! Они такие же человеческие создания, как ты и я. Думаешь у них нет глаз и они ничего не видят? У меня нет твоего чувства превосходства…
– Я сказала, понизь голос! Мейган задремала! Ты хочешь разбудить и напугать ее?
Он тут же перешел на шёпот:
– Если бы у нас не было Мейган, мы бы прекратили это уже давно, Марджори. И мы используем ее, каждый для себя. И мне никак нельзя было привозить тебя сюда. Это была моя ошибка. И несправедливо по отношению к тебе.
– Ты прекрасно знаешь, что я пыталась как-то все наладить. Я вела твой дом, хозяйство и принимала твоих гостей. Я делала тебе честь.
