промчалась по тропинке и остановилась только на поляне, около палатки. Села на землю, прислонилась к дереву в изнеможении. Дождь разошелся не на шутку – тек по ее лицу, смывая грязь, пот и слезы.
Оса плакала. Плакала и не могла остановиться. Она закрыла глаза руками, плечи ее тряслись от рыданий.
– Эй, Оса, чего разнюнилась? – осведомился голос Клопски. – Все отлично, все идет как надо. Выдры больше нет. Не ты его убрала, так эта рептилия, какая нам разница? Ты дала нам обалденный новый материал. Его уже монтируют, через полчаса он пойдет в эфир, и думаю, вся публика встанет на уши. Наши ставки вырастут как минимум вдвое. Не вижу причины для слез.
– Томас, бедный Томас …
– Ты мечтала убить его. Мы только дали тебе шанс осуществить мечту.
– Бедный Томас… Боже, ну почему я такая сволочь? Зачем я сделала это?
– Вот она, женская логика, – резюмировал Урия. – Сперва ты кипишь от ненависти, готова сделать все, что угодно, чтобы сжить человека со свету. А когда он умер, сидишь и льешь слезки.
– Томас был самым лучшим…
– Тогда почему ты хотела его убить?
– Потому и хотела. Это зависть – она лишает человека разума. Какая же я все-таки гнусная тварь…
– Ладно, ты гнусная тварь, – легко согласился Клопски. – Только знаешь, что я тебе скажу, Оса: иди в палатку и страдай там. А то простудишься и сорвешь нам график на завтра. Иди, полежи, отдохни. Через полчаса доставим тебе трейлер со всеми удобствами. И обед, само собой. Хочешь вина, Амаранта? Какое ты предпочитаешь?
– Иди к черту, подонок!
– Это с какой стати я подонок? – без особой обиды поинтересовался Клопски. – После всего, что мы для тебя сделали, что сделал для тебя лично я, вытащив с самого дна…
– Ты подонок и лгун! Все вы лжецы! Откуда здесь взялся кайман?
– Как откуда? Приплыл. Он живет в этой реке – почему бы ему там не жить?
– На острове Унисина нет кайманов, и быть не может! И ты не можешь этого не знать!
– В первый раз такое слышу.
– Лжец! Хоть раз в жизни скажи что-нибудь честно!
– Ну ладно, признаюсь. Это не Унисина, а другой остров. Тебя это расстраивает?
– Это вообще не остров! Это амазонская сельва! Можешь пудрить мозги кому другому, только не мне!
– Оса, что ты себе позволяешь? – Урия Клопски проявился в воздухе во всей своей трехмерной красе, сотканной из мириадов пикселов, загремел хорошо поставленным баритоном. – Мне сейчас в эфир выходить, половина галактики ждет моего появления, люди счастливы видеть меня, а ты портишь мне нервы и несешь идиотскую чушь. Тебе нет никакого дела до того, где проходит наше шоу, понятно? Тебе сказали, что это Унисина, значит это Унисина! Тоже мне, еще одна Выдра нашлась… Гордый народ, дети гор, аймара… Ачачилас, кокодрилос, герильерос, досе апостолос и су пута мадре! Марш в палатку и не высовываться! Все, пока, до завтра!
Клопски моргнул и исчез.
Сплошная стена дождя накрыла сельву, тропические сумерки судорожно проглотили остатки дневного света. Тяжелые капли барабанили по листьям деревьев высоко вверху, на недосягаемой высоте, а здесь, внизу, у тяжело пахнущей грибами земли, пропитанной непросыхающей влагой, их удары сливались в неумолчный, выматывающий гул. Оса тяжело поднялась на ноги, добрела до палатки, на четвереньках вползла внутрь и пьяно, почти бесчувственно рухнула на сырой пол. Вода в палатке, должной быть непромокаемой, стояла почти по щиколотку. Ей сказали, что внутри должны быть надувной матрас, спальный мешок и фонарь – где они? Выдра утащил, чтоб ей не достались? Сукин сын Томас, он и сейчас ее достал – после своей ужасной смерти. Милый ее Томас, незаметный умный Выдра, лучше его не было на свете. «Женская логика», – так сказал бы об Осе урод Клопски, ночующий на матрасе, набитом архаичными, купленными на антикварных аукционах зелеными бумажными долларами. Клопски, спящий с чернокожими мальчиками двенадцати лет, купленными за ничтожную мелочь. Урия всегда предпочитал таких, потому что черви, свивающиеся в клубы в его душе, властвовали над ним каждый раз, когда приходила ночь, потому что жадность не давала ему разогнуться даже в полроста. Жадность заставляла его, богатейшего человека, платить десятки кредов за то, за что следовало платить миллионы, и прогаживать миллионы там, где нужно было выложить лишь десятки, и ненавидеть себя в ночном мраке после того, как кончился коитус, и вышвыривать ребенка из постели немедленно (каждый раз парень должен быть новый, но только не надо говорить, что одноразовые коричневые ублюдки могут стоить больше чем полтысячи кредов за дюжину), и восставать аки сияющий феникс в утреннем свете, и снова цеплять на лицо широчайшую из улыбок, и снова приходить к миллиардам страждущих страстей дурачков-телепожирателей, чтобы снова обмануть их и получить новый – утренний – ментальный оргазм от обладания толпой. Оргазм человека, одномоментно трахнувшего несколько миллиардов дурачков, считающих себя умными лишь потому, что они способны зарабатывать какие-то деньги, и возвращаться домой, и кидать вонючие носки в нутро стиральной машины, и сидеть у телевизора, и потягивать пепси, или оранж, или разрешенный во всем мире виски, или запрещенный везде мескатоник, или легализованный в отдельных местах тринайт – в зависимости от пристрастий.
Томас был лучшим. Был. Признаемся честно: он никогда не любил Амаранту, он любил всяких девок, и их было много, и многие из них были куда красивее Осы, и уж, безусловно, куда мягче и проще. Признаемся еще честнее: Выдра боялся Амаранту. А Амаранта никогда не любила никого, кроме него, Выдры, и не могла сказать ему об этом честно и просто – так, как следовало сказать, потому что была гребаным элиминатором, и он был гребаным элиминатором тоже. Томас был единственным человеком, который мог вырезать гниль из ее души, но он не доделал работу до конца. Он бросил Осу в самый тяжелый момент ее жизни. И она решила, что только его смерть избавит ее от страданий и ревности.
Похоже, решила ошибочно. Потому что Выдра умер, а страдания лишь усилились. Усилились настолько, что Оса потеряла желание жить. Деграданты… Что ей деграданты? Какое ей дело до них?
В углу палатки лежала охапка пряно пахнущих листьев и кусок фольги – крышка от
