Итак, не приходилось сомневаться, что Краев – чумник. Ему повезло, что он попал в десять процентов из сотни и не стал 'правильным'. Но это означает одно – он неиммунный, и через два месяца ему придется пойти и сделать укол. Сесть на иглу, и никогда больше не покидать чумную зону. Горькая правда изгоя.
А как же Давила? Он не баран – можно поклясться, что он самый настоящий чумник! Совершить агрессию для него – как высморкаться. Чего стоил один только предательский выстрел из инъектора в шею! Чумник – и на свободе! 'Господин Спецсоветник'… Знаем мы таких спецсоветников! И, следуя ясной логике, Давила не мог быть единственным свободным чумником. Если бы у власти в России были только 'правильные', страну давно бы задавили более агрессивные соседи. Значит, умные ребятки, которые сидели сейчас с Краевым за одним столом, также не знали всей правды.
А Краев должен был узнать всю правду. Должен! Обязан был испить чашу горечи до дна – выяснить, к чему привели его действия, когда восемь лет назад он собственными руками вылепил нового президента.
Теперь у него в распоряжении было всего два месяца. В лучшем случае.
ГЛАВА 6
ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ
Нельзя сказать, что Краев много съел. Он осилил меньше половины чудовищного по размерам стейка – отпилил ножом по кусочку, прожевал и заставил себя проглотить. Мясо, кстати, было приготовлено превосходно – как следует отбито и в меру прожарено. Оно не потеряло сока и в то же время покрылось хрустящей корочкой. Дело было не в мясе – просто как-то не приходил аппетит к Краеву. Вот Лисенок – это да! Лисенок старательно оправдывал свое прозвище – хоть и сглаженное уменьшительно-ласкательным суффиксом, но все равно хищное. Лисенок слопал свою полукилограммовую лепешку мяса за десять минут, и теперь облизывался розовым острым язычком, и прикусывал нижнюю губу блестящими зубками, оглядывался, что здесь можно еще съесть.
– Лисенок, – вяло сказал Краев, сдерживая непрошеную отрыжку. – Съешь мою порцию, а? Я чувствую, что в твоем маленьком, не больше наперстка, желудке осталось еще немало места.
– Сам ешь! – Лиза толкнула его локтем, не отводя глаз от соблазнительной обгрызенной отбивной. – Тебе надо поесть как следует! А то по мозгам шарахнет!
– Кто шарахнет?
– Не кто, а что! Ускоритель! Ты уже три стакана выхлестал! Ускоритель заедать надо!
– Я что, похож на человека, на которого подействовал ускоритель? – пробормотал Краев, совсем уже засыпая. – На меня ваш ускоритель не действует. Я же метаморф, у меня все не так, как у людей… Ты ешь, милый лисенок. Я очень люблю кормить лисят. Маленьких миленьких лисяток…
Он положил руку на стол, голову на руку, и отрубился. Лиза нежно, благодарно погладила его по бритому темени. Потом подвинула его тарелку к себе и занялась отбивной.
Первый аккорд вошел в сознание резко, как острие штопора в пробку. Краев судорожно всхлипнул, дернулся всем телом, не открывая еще глаз, оборонительно закрыл уши руками, но металлический штопор уже двигался там – глубоко в его голове, прокладывал себе дорогу, ритмично ввинчивал гитарные риффы виток за витком. Невидимая рука придавила плечи Краева к столу, другая рука дернула за ручку штопора и мозги его выскочили из черепной коробки со звуком откупориваемой пробки.
Плюкк!!!
И наступила тишина.
– Что это? Что это было? – Краев ошарашенно хватал воздух ртом, мотал головой, как человек, глотнувший морской воды и едва не перешедший в ранг утопленника.
– Гляди-ка ты, проснулся! – Диана перегнулась через стол, хлопнула Лизу по плечу. Лиза и все прочие сидели спинами к Краеву, смотрели куда-то вглубь зала – туда, где царила полная чернота.
Краев отхлебнул полстакана зараз, вторую половину вылил себе на голову. Лиза полуобернулась к нему.
– Чего бузишь? Бессонница замучила?
– Что это за звук был? Такой странный?
– Гитару настраивали. Там… – Лиза махнула рукой в сторону сцены. – Сейчас начнется.
И тут небеса разверзлись. Точнее, локально расстегнулись со звуком сломанной 'молнии'. Сцена озарилась белесыми вспышками, похожими на приступ мигрени. С небес на сцену эффектно слетел конферансье, размахивая руками и каркая как ворона. Вероятно, по творческому замыслу, он должен был коснуться земли одновременно обеими ногами, но невидимые стропы, опускающие его, сработали как-то не так. Человек приземлился на одну ногу, и стоял на ней в немыслимо наклонном положении, нарушая пошлые законы тяготения, дергая другой ногой, поднятой на полметра, пытаясь дотянуться ей до пола. В конце концов он изнемог от безуспешных попыток освободиться и начал свое выступление. Первой фразой конферанса был громкий хриплый вопль: 'Да отпусти же ты, козел чумной, холера тебе в глотку!!!' Невидимые нити ослабли разом, человек рухнул на пол как марионетка, у которой перерезали веревки. Публика дружно захлопала и засвистела.
Человек поднялся, почесал голый живот. Потом поднял с пола свалившуюся с него маску, изображавшую череп и вытянул ее на руке вперед. 'И ты, Йорик, друг мосластый'… – сказал он задумчиво. А потом запулил маской в публику. Маска серебристо мелькнула в воздухе, народ повскакивал с мест, пытаясь поймать ее, но маска бумерангом описала широкий полукруг и вернулась в руки хозяина.
– Вот так проходит чумная жизнь, – философски заметил артист. – Как бы нас не кидали, все равно мы вернемся на круги своя. В надежные руки! В цепкие пальцы! Так дайте нам полетать, прежде чем превратимся мы в кости, и кости наши истлеют, и превратятся в земную пыль!
Люди дружно захохотали, захлопали, заорали 'Браво!' Краев изумленно покачал головой. Специфический юмор чумников пока туго доходил до него.
– Мир сгнил, – сообщил конферансье, расставил руки, опустил кисти, наклонил голову к одному плечу, на его обнаженном тощем торсе с выпирающими ребрами засветились серебряные зигзаги. – На куче падали осталась лишь горстка живых людей – это мы! Но мы помним! Помним то, что похоронили! И запустим наши живые руки в гору праха и выловим то, что нам дорого! Оживим то, что хотим увидеть! И мы будем
