синими оконными рамами. Сел у деревянного стола. Стал рисовать в блокноте монтажную схему недоделанного эпизода «Цвета Ганга», но перечеркнул страницу росчерком карандаша: к чему теперь это? Вечер тянулся нескончаемо долго, одинаково белесый, без дуновения ветерка, без часов и минут — как стена. Окно комнаты выходило не на море, а в сад, и только периферическим зрением можно было ухватить нестерпимо яркую блестящую полосу воды, которую надо еще преодолеть, чтобы выбраться из этой жизни в другую.
В середине следующего дня пришел ответ. Встретиться с ним Ленни не может. Без объяснений. Но паспортом уже занялась. Нужно, чтобы он передал фотографию. Сколько требуется денег? Хлопоты возьмет в свои руки ее муж.
В этот день в московских газетах появилось сообщение о покушении на графа Долгорукого, правительственного чиновника, ведающего многими инициативами в сфере национального искусства. Впрочем, заметка была короткой. В ней говорилось, что жертва выстрела находится без сознания и что подозрения падают в первую очередь на одного из руководителей группировки «Черное солнце» господина Александриди, бывшего актера, чей пистолет был найден на месте преступления.
Записку Эйсбара Ленни показала Ожогину накануне вечером. Твердый почерк, буквы не написаны, а будто нарисованы, как некие тайные знаки, обладающие скрытой мерзкой силой, напористые. Ожогина передернуло — слишком многое не мог он простить Эйсбару. Не выносил его надменного вида, резкого голоса, сразу вспоминал свою потную растерянность, когда в павильоне загорелась Лара, и липкую ненависть, с которой он шел стрелять в него. И… И вот он здесь, сейчас, когда столько счастья, когда хрустальную Ленни нельзя волновать. Ожогин никак не мог вчитаться и уловить смысл письма. Как смел Эйсбар здесь появиться? Точнее — что связывает его с Ленни, если он здесь появился? От мысли, что когда-то давно, пусть в другой жизни — когда он вдовел после гибели Лары, — Эйсбар касался Ленни, ее легкого тела, у него чернело в глазах. Он напрягся, сжал губы, чтобы не сказать Ленни ничего лишнего. Она же говорила о том, что экстремисты воспользовались пленками большого кинорежиссера, манипулируют его съемками, что он загнан в угол, что арестованы монтажные материалы последнего фильма, что в городе идут аресты. Они должны помочь — надо сделать паспорт и посадить Эйсбара на пароход.
— И как можно скорее, — коротко ответил Ожогин.
— Да, мизансцена моя любимая, как можно скорее, — эхом отозвалась Ленни. — Я думаю, по поводу паспорта надо переговорить с Кторовым — наверняка у него есть кудесники, которые умеют делать такие штуки. Только будь, пожалуйста, всегда со мной. — Она прижалась лбом к его спине, обвила руками, как в тот вечер, когда впервые его поцеловала. И Ожогин понял: все, что у нее есть, она ему доверяет.
Вечером они поехали к Кторову, и там, выйдя на широкую лестницу, ведущую к морю, где когда-то по ступеням скакал серебряный шар, на котором Ожогин увидел Ленни, задали ему свои вопросы. Кторов понимающе кивнул. Его большие пальцы тут же начали что-то изображать, мастерить в воздухе. Слуга был послан на кухню варить яйцо вкрутую.
— Свежесваренное вкрутую яйцо — ключ к решению задачи. Влажным упругим белком можно скопировать любую печать и подпись, сделанную чернилами. Старейшая технология и никогда не подводит. Когда я учился в первом классе гимназии, то подделывал так матушкину подпись в ученическом дневнике, — говорил Кторов своим размеренным голосом без модуляций, слегка отвернувшись — по- холостяцки стеснялся, когда ветер натягивал платье у Ленни на животе. — Впрочем, это все игры. Если ваша просьба серьезна, дайте мне четыре дня — я лучше попрошу профессионалов. Там в парке, где вы, Ленни, трудились у фотографа Лурье, располагалось, если помните, шапито. Я в нем работал. У нас была прекрасная труппа механиков по всем вопросам. В том числе по самым неожиданным. Да, четырех дней, думаю, хватит.
Фотографии на паспорт сделал Лурье, к которому Эйсбар был направлен с запиской. Назначили дату отъезда. В ближайшее воскресенье в Стамбул уходило большое грузовое судно, на верхней палубе которого было устроено несколько кают первого и второго класса. Во второй класс и был куплен билет.
В день отъезда оставалось лишь передать Эйсбару паспорт вместе с некоторой суммой наличными и банковскими чеками. Ожогин с утра хмурился, стучал о блюдце кофейной чашкой, несколько раз переодевал влажные от пота рубашки. И все потому, что Ленни сказала: поеду, милый, с тобой в порт. В кремовом шелковом платье с шалью, очень дамском, слегка пополневшая, она уже не выглядела мальчишкой. «Но, боже, — беззвучно простонал Ожогин, когда она шла по садовой тропинке, — теперь она стала еще притягательней. И к тому же такой элегантной! С какой простотой и естественностью она превратилась в даму, не замечая в себе перемены. Так же готова была носиться и по-птичьи подскакивать и не знала, что все движения ее стали плавнее, задумчивее». Каждое из них Ожогин хотел затормозить, остановить стоп- кадром — чтобы успеть насладиться. Что же будет сегодня? Что случится? Она уселась рядом с ним в машину, завязала ленты шляпы, улыбнулась, но… нет, не беззаботно. Сосредоточенно и собранно она вглядывалась вперед.
Когда они прибыли в порт, грузы были уже на корабле, а почти все пассажиры поднялись по трапу. На пирсе одиноко маячила высокая фигура Эйсбара. Ленни взяла у Ожогина конверт и, придерживая шляпу, двинулась вперед. Он приотстал на несколько шагов, потом еще на несколько и — остался стоять в самом начале пирса. Ленни ускользала от него в сверкающую морскую морось. Орел или решка.
Эйсбар издалека узнал ее решительный шаг, увидел ее фигурку и ясно очерченный овал живота, вокруг которого ветер завертел платье. Он вспомнил внезапно день на взлетном поле, когда она неутомимо гонялась за взлетающими этажерками с тяжелой старой деревянной камерой, сломала штатив, плакала, но оставалась неутомимой.
Ветер сорвал и чуть не унес в море ее шляпу. Приподнявшись на носочки, она исхитрилась поймать ее и, не останавливаясь, намотала ленту на локоть. «В соответствии с глупым жанром в этот момент белый конверт с паспортом должен скользнуть из ее рук на пирс, а там порыв ветра подхватит его и унесет в море», — подумал Эйсбар. Но этого не произошло. Они стояли на пирсе одни.
Корабль должен уже был отойти — Ленни и Ожогин чуть не опоздали, — но задержался. Ждали груз одного из пассажиров. Тот кричал, молил подождать, кажется, даже вставал на колени перед капитаном, его поднимали, люди в белых кителях на разных палубах махали друг другу флажками, гудели сигналы. Наконец прямо на пирс въехала машина — старомодная, вычищенная до блеска, с ярко-синими воздушными шарами, привязанными к ручкам дверей.
— Дипломатический груз! Подарок очень важной особе! — Радостные возгласы нервного пассажира врывались в суматоху звуков: гудки, вопли чаек, треньканье оркестрика, играющего на катере, который весело прошуршал волной вдоль пирса, и ладошки тех, кто отправлялся на прогулку, махали тем, кто отправлялся в дальнее плаванье. Вероятно, матрос сейчас прибежит за коробками с подарками, что прячутся в салоне этого чудного авто. Но вдруг заработал кран и потащил автомобиль с шарами в небо, чтобы потом отправить на корабельную палубу.
«Надо сказать ей сейчас!» — приказал себе Эйсбар.
Каждое его слово ветер тут же уносил вдаль.
— Помогите еще раз, Ленни, прошу вас. Там в Москве есть «существо». Ребенок. Его мать погибла в Индии на моих съемках. Я напишу о подробностях.
— Не надо писать, — слова Ленни тоже улетели в море и, может быть, там сплелись со словами Эйсбара.
— Назовите его, как сочтете нужным. Я думал, может быть, Тимофей. Вы знаете, мне больше некого просить. Вот адрес и записка. Там няня, индианка.
Она кивнула.
— Милостивый государь, прошу на борт, — к ним подошел матрос. Эйсбар вскочил на трап.
Он смотрел на Ленни, чей абрис уже превратился в плоскую открытку, сентиментальный южный «привет», не имевший теперь к нему никакого отношения. За его спиной поднимался мерцающий, волнующийся занавес моря, который должен был открыть ему новую судьбу, предъявить другой шанс.
Ленни поняла, что он никогда не вернется в Россию. Прощание, не начавшись, закончилось. Шляпа наконец улетела, и, проводив ее взглядом, Ленни завороженно смотрела на парящий в воздухе автомобиль. Синие шары — по два около передних и задних дверей — шеренгой устремились в небо. Сияние никелированных деталей. Был какой-то растерянный шик в том, как громоздкая машина плыла в воздухе. И
