определенная драматургия света.
И он на глазах у художника, воодушевленного таким интересом к его работе, заново сортировал серию портретов, представленных в виде диапозитивов.
— У меня нет знакомств в издательствах и нет денег, чтобы издать каталог.
— Дайте-ка мне парочку ваших картин.
В конце концов Фолькер, продолжая писать романы, начал оказывать своеобразное влияние и в сфере изобразительного искусства. Еще неизвестные скульпторы и художницы приносили ему наброски, незаконченные скульптуры, заявки на стипендию (как правило, очень неловко сформулированные) — и вместе с ним детально прорабатывали свои идеи. После чего он вступал в контакт с кураторами выставок, составлял предисловия к каталогам. Нередко подобные совместные начинания увенчивались успехом.
Но мне поведение молодых художников не нравилось, и я на них злился. Человека, который их открыл, помог им впервые что-то продать, они потом приглашали на пиццу. А Фолькер стеснялся сказать: «Давайте заключим договор. Если музей в Мёнхенгладбахе приобретет вашу картину, вы мне выплатите комиссионные».
— Они все тобой пользуются.
— Что ж, когда-нибудь это окупится.
«Художественное агентство SENSO» — так называлось предприятие, основанное Фолькером и одним его другом (старшим по возрасту). В бурном море богемной жизни забрезжил свет надежного маяка. Совладельцы нового предприятия арендовали бюро и занялись крупными проектами, позволяющими соединить интересную для них деятельность с доходом. Они, например, отправили в Берлин современные сардинские скульптуры; а на открытии выставки, в присутствии культурных референтов и фольклорных групп из Сардинии, угощали посетителей вином с этого острова и устроили на немецкой траве настоящий средиземноморский тинг. Приветственное слово произносил итальянский президент — по телефону, ему специально звонили в Рим, во дворец Квиринал. Фолькер и его компаньон до этого совершили путешествие на Сардинию, где обхаживали лучшего скульптора острова и пробовали знаменитый, но пользующийся дурной славой сардинский сыр. (Когда сыр этот достигает состояния идеальной зрелости, его едят вместе с червячками.)
Два свободных арт-менеджера впервые украсили центр Мюнхена серией впечатляющих стальных скульптур, которые очень нравились прохожим и получили одобрительные отзывы в прессе. Но потребовалось год нести переписку, прежде чем разные ведомства городской администрации, мешающие друг другу, разрешили временно разместить эти скульптуры на пешеходных островках.
— Если бы мы жили в Америке! Там люди буквально жаждут новых культурных событий, только того и ждут, чтобы им предложили необычную точку зрения.
— Нам и здесь удается кое-что сдвинуть с места.
Образцовым в этом смысле стал проект, осуществленный во время фашинга.[182] Фолькер и Ингвальд Клар — совладелец агентства SENSO, типичный южный немец с барочной статью и соответствующей щедростью («Пошли, мы приглашаем всех в «Меранер-штубен»!») — выманили из Венеции и уговорили пересечь Альпы группу «Старинные маски». Члены этой группы, прибегнув к услугам адвоката, объявили войну тому выхолощенному карнавалу, что ежегодно устраивается в их городе для привлечения туристов, — с двумя всего разновидностями плачущих масок и хороводами на площади Святого Марка. Группа же хотела оживить подлинный архаичный карнавал Царицы Адриатики — с дьявольскими личинами, предводителями духов, обнаженными ведьмами, скачущими на гигантских половниках, гондолами, полными ночных огней, трещотками и колокольчиками. Художественное агентство, состоящее из двух человек, — затратив, опять-таки, массу времени и денежных средств — заполучило старо-венецианцев в Мюнхен. В Немецком театре на сцене разыгрался настоящий ведьмовской шабаш, но он был лишь прелюдией к оргии в Серебряном зале, куда зрителей заманивали призывные звуки рожков и адских труб. Венецианцы использовали все регистры, чтобы пробить брешь в сегодняшней повседневности: сама богиня Венеция — обнаженная, на роскошной колеснице — предавалась любви с морскими змеями из лагуны. Чтобы поддержать опьяняющий спектакль, в нем участвовали, когда что-то не ладилось, мы все — друзья Фолькера, Клара (грациозная супруга Ингвальда), визажисты из «Вог» и просто представители богемы. Ярко накрашенные, с огромными искусственными грудями или фаллосами такой длины, что они цеплялись за колонны фойе (а в самых невинных случаях — в двухцветных колготках и больше без ничего), мы бушевали под предводительством итальянцев всю ночь, до зари. Но что касается самого Фолькера, то его попытки веселиться изобретательно и бездумно закончились полным провалом. Он — в своих круглых очках, в мушкетерской шляпе с перьями и с перевязью поверх куртки — всю ночь неподвижно простоял где-то в дальнем конце бального зала и лишь иногда притоптывал ногой.
С 1982-го года правил кабинет Коля,[183] и конца этому не предвиделось. «Духовно-нравственный поворот»,[184] провозглашенный бывшим пфальцским министром-президентом, на поверку оказался туманной чепухой. Вместо того чтобы напоминать людям о таких ценностях, как умение использовать свой досуг, верность взятым на себя обязательствам, самоотверженность (но об этом речь вообще не велась, чтобы не отпугнуть избирателей), канцлер всячески потворствовал частному телевидению. Гекатомбы американских фильмов-трупов, бесконечные ток-шоу, безграмотные телеведущие… — все это заполонило квартиры, а люди радовались, что могут, переключая программы, делать выбор между очередным боевиком и откровениями домохозяйки из Боттропа, предпочитающей, по ее словам, заниматься сексом в гостиной. Все теперь стало недолговечным. Спустя месяц никто уже не помнил причин скандала, обсуждаемого в газетах и специальных телепрограммах. Каких именно политиков подкупал крупный предприниматель Флик, какие услуги оказывали ему партийные боссы?[185] И ради чего? Боссы поклялись в своей невиновности, а дальше — тишком — все пошло по-прежнему. Может, то были обычные игры демократии, и альтернативы такому положению вещей вообще нет. Но нанесли ли политики кому-то ощутимый ущерб? В лабораториях ученые, давно расшифровавшие генный код человека, разрабатывали варианты более современной формы жизни. Началось все с клонированных уток, а потом, благодаря опытам с человеческими уродами, которых держали под замком и позже уничтожали, дело дошло и до искусственного зачатия здоровых, красивых детей.
Жизнь была многообразной. Люди смеялись. Число безработных росло, продолжительность отпусков и количество отпускников — тоже. В мире не осталось ни одного уголка, окутанного покровом тайны.
Случались и печальные вещи. Умер Рок Хадсон. Энтони Перкинс, Клаус Шварцкопф, Фредди Меркюри, Нуриев[186] — все они, заболев, перестали показываться на публике.
Диана, принцесса Уэльсская, очаровывала всех своим шармом и эксклюзивными туалетами, позволяя надеяться, что — помимо типовых жилых комплексов, загубленных лесов и заторов на дорогах — все еще существует и нечто аристократическое, заслуживающее любви.
Вдруг возникло и стало мелькать в публичных дискуссиях словечко «глобализация». Одни понимали под ним неизбежный, прогрессивный процесс срастания всех частей света в единый союз, наслаждающийся плодами свободы и демократии. Другие — скептики — предрекали, напротив, пагубное стирание индивидуальных различий, растворение региональных особенностей в безрадостной и безличной повседневности, типичной для европейского среднего класса.
Возможно, это было предвестием утраты способности мечтать.
Страны Восточного блока, отгороженные от остального мира колючей проволокой, по-прежнему упорно отстаивали идею победы рабоче-крестьянской власти, но тем временем медленно разлагались под эгидой своих дряхлых политических лидеров.
ГДР — стране с дефицитной экономикой и идеалистическим притязанием на то, что она будто бы творчески воплотила на практике солидаристский принцип всеобщего равенства, — казалось, суждено было влачить свое жалкое существование до тех пор, пока крыши домов от ветхости не обрушатся наконец на головы ее граждан. Проект создания земного рая, просчитанного до мельчайших деталей, со всей очевидностью провалился.
Когда вокруг Земли постоянно курсируют спутники, полоса смерти на Потсдамерплац уже не может восприниматься иначе, нежели как чудовищное насилие.
Мадам Дортендеги жила в Андузе, в Провансе.
