В деревне, на берегу затененной платанами горной речки, эта француженка занималась торговлей произведениями прикладного искусства.
Местные жители и туристы покупали у мадам Дортендеги чайные сервизы ручной работы — глиняные, с голубой глазурью — и пестрые шерстяные шали.
В своем светлом каменном доме под красной черепичной крышей (бывшем амбаре) сорокалетняя незамужняя хозяйка иногда устраивала выставки, рассчитанные на более взыскательный вкус: показывала работы современных графиков и скульпторов с Севеннских гор.
Однажды и мы с Фолькером в одолженном «БМВ» помчались по солнечной дороге в Андуз, расположенный недалеко от Воклюза.
— Во Франции замечательно пустые автострады.
— Это преимущество платных дорог.
— Хочешь кофе?
— Подождем до Авиньона.
— Фолькер, нам хватит цветочных горшков?
— О них позаботилась мадам Дортендеги.
После многих лет, проведенных вместе, нам не нужно было нарочито поддерживать разговор. Мы могли просто ехать вдоль Роны и прислушиваться к тому, что говорит пейзаж.
— Смотри, вон там замок…
— Я еще никогда не занимался бамбуком.
Как вышло, что у Фолькера завязался контакт с мадам Дортендеги, я не знаю. Но владелицу деревенской галереи тоже ждала авантюра. В благословенно-солнечном Андузе должна была состояться мировая премьера.
Это событие стало возможным благодаря здешним климатическим условиям. Обрамленная скалами речная долина — настолько теплая и влажная, что перед городком возник крупнейший в Европе бамбуковый парк. Один француз, долгое время живший в Индокитае, когда-то привез сюда первые саженцы бамбука.[187]
На протяжении полувека азиатские растения, за которыми тщательно ухаживали, распространялись по берегу реки и превратились в уникальную, хотя и не очень известную достопримечательность. Здесь выращивали и скрещивали более ста пятидесяти разновидностей гигантского травянистого растения. В природном заповеднике были целые рощи обычного камбоджийского бамбука, а рядом — клумбы с тянущимся в провансальское небо сорокаметровым черным бамбуком. Бамбук с драгоценными четырехгранными стеблями образовывал японские аллеи, и там верхушки растений при каждом порыве ветра стучали, соприкасаясь друг с другом, наподобие кастаньет.
В Андузе проходил Первый всемирный конгресс бамбуковедов. Фолькер воспользовался этим предлогом, чтобы, вместе с нашей хозяйкой, представить заинтересованной общественности работы одного баварского ландшафтного художника. Жанр art-in-nature[188] был тогда совсем новым. Его представители, если говорить коротко, стремились к тому, чтобы посредством инсталляций, то есть композиций из недолговечных материалов, создать необычную взаимосвязь между искусством и природой, помочь зрителям сосредоточить внимание на природном окружении — представив как нечто отчужденное, исполненное колдовских чар какой-нибудь холм, или берег ручья, или бамбуковую рощу.
Мадам Дортендеги выставила в своей амбарной галерее фотографии прежних работ в стиле art-in- nature. Фолькер же собирался реализовать на французской почве оригинальный, им самим подготовленный проект «Голубой цветок».
Он хотел подвесить к стеблям бамбука бесчисленные горшки с голубыми цветами — подвесить «уступами», на определенных, точно просчитанных расстояниях друг от друга, чтобы в конечном счете символический цветок немецкого романтизма под средиземноморским солнцем как бы вырастал, снова и снова, из стволов дальневосточных растений, образуя подобие цветочной лестницы. Художник, Фолькер и мадам Дортендеги — трио, впервые выступавшее вместе, — передвигали по бамбуковым джунглям стремянки, с помощью лебедки поднимали наверх цветочные горшки, нарезали проволоку, в паузах курили сигареты, по очереди взбирались по перекладинам: «Ne tombez pas!»[189] — «Следующий горшок…» Ночью уроженец Рейнланда, француженка и баварец работали при свете прожектора, который мадам одолжила у Добровольной пожарной команды города Андуза. Приготовления надо было закончить в срочном порядке, поскольку голубые цветы быстро увядают. Оптическое впечатление от экспозиции — после двух дней и двух ночей тяжелейшей работы в зарослях трескучего бамбука — было ошеломляющим. Волшебный цветок Новалиса[190] рос — в виде хрупких ступеней-гирлянд, едва заметно покачивающихся на теплом ветру, — посреди чуждого европейцу тонкоствольного леса. Столь необычное сочетание тревожило и раздражало зрителя, давало ему повод для новых чувств и мыслей. В этом и заключался замысел устроителей экспозиции.
Пока готовилась выставка, я был занят конгрессом бамбуковедов. Впервые мне заказали репортаж для элитного глянцевого журнала. На конгресс съехались специалисты из Франции, Мексики, Калифорнии и Шри-Ланки. Среди участников попадались также гуру и просто люди, желающие узнать что-то интересное о бамбуке. Присутствуя на докладах и слушая после, как те же темы обсуждаются за столом, я открывал для себя своеобразную, убедительную натурфилософскую систему, суть которой сводится к тому, что бамбук может спасти мир. Из недооцененной нами чудо-травы можно, оказывается, производить около трех тысяч продуктов, начиная с пищевых полуфабрикатов и кончая медикаментами. Бамбук, как я услышал в Андузе, прочнее бетона. В южном полушарии из этого материала возводят строительные леса и футбольные стадионы, рассчитанные на тридцать тысяч зрителей. Используя эту стремительно растущую траву, можно было бы приостановить эрозию берегов во всем мире и обратить вспять процесс превращения в степи районов, где были выкорчеваны девственные леса. Если сажать это хорошо приспособляемое, нетребовательное растение в карстовых областях, то можно даже, как я с удивлением узнал, успешно противодействовать предрекаемому нам потеплению земной атмосферы. Некоторые участники всемирного конгресса носили одежду из бамбуковых волокон, другие — разрабатывали методы производства энергии из этой первобытной травы, третьи — показывали коллегам диапозитивы с изображениями переплетенных стеблей лакового бамбука.
Фолькер водил участников конгресса и просто туристов к «Голубому цветку», разъяснял им смысл волшебной лестницы, помогал фоторепортерам находить наиболее впечатляющие ракурсы: «That's new. Vous ne trouverez pas ailleurs.[191] Завтра Голубой цветок уже отцветет».
По вечерам, совершенно измученные, мы с ним слушали концерт цикад и пили деревенское вино, сидя на террасе мадам Дортендеги, предоставившей нам комнату в своем доме. Провансальские обеды, прогулки по Андузу… — одна из немногих выпавших нам с Фолькером возможностей отдохнуть вместе.
Потом мы без остановок — если не считать посещения папского дворца в Авиньоне — поехали назад в Мюнхен. Этот наш tour de force был очень далек от понимания времени, свойственного романтикам.
Наутро после возвращения в моей комнате раздался телефонный звонок: «Приходи… Скорее…»
Я помчался к Фолькеру. Он лежал на полу, без сознания. Лицо было белым, с прозеленью. Но он дышал. Как потом оказалось, после разговора со служащим его банка у него случился инфаркт.
Под синим ветреным небом «скорая помощь» пересекла на красный свет Людвигштрассе. Прежде я зажимал себе уши, когда слышал сирену больничной машины, несущейся по ущельям городских улиц. Но с того страшного утра у меня в таких случаях возникает лишь одна мысль: «Быстрее! Быстрее!»
Методом балонной вальвулопластики Фолькеру расширили коронарные сосуды сердца. Через месяц я забирал из больницы человека, которого было трудно узнать. Мой друг постарел лет на десять. Щеки у него ввалились. Он брел по коридорам, держась за стены. Я нес чемоданчик с бельем, пижамой и туалетными принадлежностями.
Я помог ему спуститься по ступенькам на летнюю улицу.
Одолев лестницу, он остановился. Бледно-голубые глаза сверкнули. Так заявила о себе возвращенная ему жизнь. Я тоже улыбнулся, когда он показал пальцем (необычный для него жест) на желтые тюльпаны в бетонном кубе, которые редко кто замечал: «Им не хватает воды».
В другой руке он держал бутылочку спрея — на случай, если опять почувствует стеснение в
