чуть не опрокинул кофейник. Маневры эти позабавили Ржевского, но он не подал виду.
— Что до изменников — не все они таковы, — сказал сенатор. — Иной по молодости лет увлекся красивым плетением словес, иной по простоте своей не понял, куда ведет сия дорожка. Опомнятся, раскаются — и будут дальше отлично служить. Зачем их губить? В эскадре не хватает офицеров — что будет, ежели сейчас чуть не сто человек, связавши, повезут к Шешковскому? Или война уже окончилась, мы победили шведов, а я и не знал?
— Изменников более, чем вы полагаете, господин сенатор! Одного мы выследили! — вскричал Михайлов. — Я верить не желал, но сам вчера вечером убедился!
— Это Майков?
— Да! Слушайте, вчера я был в Морском госпитале, говорил с ранеными офицерами, они подтвердили мои догадки, они готовы свидетельствовать. Конечно, я могу сам обратиться к своему начальству, но я, в отличие от вас, боюсь, что эта шведская зараза пустила корни очень глубоко, и не получится ли так, что моему донесению не дадут хода, а самого меня найдут где-нибудь на кронштадтских задворках с проломленной головой или даже вовсе не найдут. Вы насчитали около сотни подозрительных лиц, но у каждого из этих господ есть товарищи, есть подчиненные, есть покровители в адмиралтействе, я уж не говорю о Грейге, которого государыня все еще держит в адмиралах… Ладно, об этом — после.
Новиков поднял взгляд от альбомчика, посмотрел на товарища, словно сомневаясь, что он сможет все изложить внятно. Михайлов ощутил этот взгляд.
— Вот и господин Новиков был со мной в госпитале. Он слышал то же, что и я. И тоже был потрясен!
— Совершенно верно! — воскликнул Новиков, не отрываясь от альбома.
— Я слушаю вас, господин Михайлов. Если можно, с самого начала, — попросил сенатор.
— Извольте, начну с того дня, как сделалось известно о войне, — с преувеличенной любезностью предложил Михайлов. — Доводилось ли вам ходить на военных судах, господин Ржевский?
— Нет, — улыбнулся сенатор, — такой нужды не было. Но издали я их видел.
— Не обратили внимания на маленькие флажки с крестами и полосами?
— Нет, сударь.
— Эти флажки нужны для подачи сигналов — начать поворот, совершить поворот через фордевинд, отправиться в погоню, добавить парусов, да мало ли что… Можно передавать целые фразы сочетаниями флажков. Чтобы их понимать, есть книга — свод сигналов. То есть флагманское судно подает сигнал — допустим, приготовиться к постановке на якорь, — и вся эскадра это понимает.
— А как же ночью?
— На то есть фонари и фальшфейеры, пушечные выстрелы, и эти знаки тоже входят в свод сигналов. Так вот, по случаю войны в адмиралтействе тайно приготовили новые книги, содержащие секретный свод сигналов, и офицер с каждого судна перед выходом эскадры получил пакет под расписку. То есть о существовании этих книг знали только капитан и тот, кто расписался за пакет. На «Мстиславце» таким человеком был я. Изволите видеть, обычные наши сигналы шведам давно известны, а в бою возникает необходимость отдать такой приказ, понимать который им незачем.
— Это ясно.
— Тех, кто знал о секретном пакете, в эскадре было очень мало. Полагаю, на каждом корабле — всего двое, более незачем. Если бы в ходе баталии адмиральский флагман подал такой сигнал, капитаны знали бы, что нужно вскрыть пакеты. Или какое-то судно подало сигнал — на флагмане тоже его сразу бы прочитали, для того при капитане стоит неотлучно штурманский ученик со сводом сигналов. Тем более, что морская баталия — не кавалерийская атака, она нетороплива. Так вот…
Михайлов несколько помолчал, выстраивая в голове дальнейший рассказ. Новиков в это время потихоньку завершал профиль Ржевского.
— Я слушаю, господин Михайлов, — любезно сказал Ржевский.
— Неприятель получил наш новый свод сигналов, господин сенатор. Я узнал об этом случайно — человек, мне преданный, видел, как передавали пакет чухонскому рыбаку, только он не понял, что в том пакете. Постойте — где же он? Володька, где мы Усова потеряли? Он с нами был и может подтвердить!
Возникло замешательство, призвали Савелия, он сказал: некий человек простецкого вида сидит в сенях, не буянит, а достал из кармана четвертушку бумаги с карандашиком и выводит какие-то цифры.
Ефимку доставили в кабинет Ржевского и велели ему рассказать все с самого начала.
— Начало было такое — я руки на себя наложить хотел… — обстоятельно приступил к рассказу Усов.
— Нет, нет, ты начни с того, как я заподозрил Майкова в том, что он меня опоил и перстень украл, — велел Михайлов.
Ефимка вздохнул и довольно толково изложил, как преследовал майковского посланца по взморью и видел передачу пакета.
— Но ведь надо было сразу поднимать тревогу, — сказал Ржевский. — Не любовная же записочка там была!
— Я узнал про это уже после баталии, когда прибыл в столицу, — объяснил Михайлов. — Когда мне об этом рассказали, кое-что показалось мне странным. Судьба «Владислава». Я узнал о ней еще в Кронштадте, но тогда…
— «Владислав» — это корабль, который шведам удалось захватить, — вставил Новиков. — А ты тогда лежал в горячке.
— Я не понимал, отчего судно, решившее атаковать вражеский ордер де баталии, было встречено сразу четырьмя судами противника. Ведь капитан — не дурак, если он на это отважился — значит, обстоятельства были благоприятны! Вы ведь представляете себе морское сражение? — с надеждой спросил Михайлов. — Хоть на картинах видали?
— Весьма туманно.
— Но ведь то, что корабли выстраиваются в линию, вам известно? А напротив — неприятельская линия. Каждый корабль, каждый фрегат и даже каждый катер знает свое место. А тут четыре шведских судна покинули место и контратаковали «Владислава». Сейчас он вместе с командой в плену, мы знаем лишь, сколько человек погибло, сколько уцелело. Я заподозрил, что он давал сигнал флагману по секретному своду, уверенный, что шведы увидели невнятное сочетание флажков. А они узнали, что «Владислав» предупреждает флагман о своей атаке.
— Я понял! — быстро сказал сенатор, не желая военно-морских подробностей. — О том, что кто-то из офицеров, входящих в ложу «Нептуна», может оказаться предателем, я знал — меня предупредил Нерецкий. Мы думали, что письма от мастеров стула московских лож немного этих господ образумят. Нерецкий должен был привезти письма, чтобы «Нептун» уразумел — он в своем дурацком рвении одинок. Но Нерецкий, на беду, застрял в Москве… А теперь — вы ведь знаете, кто изменник?
— Я подозревал, но верить не желал. Такой уж я дурак, что не возьму в толк, как можно нарушить присягу! — вдруг выкрикнул Михайлов. — Мне, чтобы убедиться и не взводить на Майкова напраслину, надо было встретиться с теми, кто был в баталии до конца и видел все подробности. Новиков ездил в госпиталь, уговорился с офицерами, и я сам, как только смог, туда отправился. Это было вчера вечером.
— После получения моей записки?
— Ну… в общем, да. После того. Они рассказали мне, как «Владислав», уже вечером, пошел в атаку на отступающие суда противника. Я был прав — вражеские фрегаты двинулись наперехват, увидев поданный им сигнал. Мичман Петин был на «Ростиславе», он видел всю вражескую линию и удивился, отчего ордер де баталии шведами нарушен. При отступлении он нарушается естественным порядком, но моряк всегда разберет, какой маневр к чему ведет. Четыре фрегата имели в виду одно и то же место — то, куда еще не направился, а еще только собирался идти «Владислав». Вот, извольте — мы там, собравшись, ход сражения зарисовали!
Михайлов достал из кармана листки и протянул Ржевскому.
— Китайская грамота, — сказал, едва глянув на них, сенатор. — Я вам и без того верю.
— Сейчас надо донести до государыни, что у шведов есть секретный свод наших сигналов, — не столько попросил, сколько потребовал Михайлов. — И, конечно, поменять его!
— Государыне?
